— Я так понимаю, причиной стал личный конфликт господина
Ломоносова и господина Миллера, — Шумахер ответил согласием, я же
только пожал плечами. — Ну так подавайте жалобу на высочайшее лицо,
коим является ее величество Елизавета Петровна, в надлежащем
порядке, я-то здесь при чем?
— Нам с господином Миллером хотелось бы, чтобы вы, ваше
высочество, были в курсе причин конфликта, — быстро добавил
Шумахер. — И смогли дать кое-какие пояснения ее величеству, когда
жалоба дойдет до ее пресветлых очей. — Ого, ну, теперь хотя бы
понятно, почему Шумахер все еще держится на плаву и имеет
достаточно власти, чтобы кошмарить Академию наук. Лизоблюд он
реально знатный.
— Так в чем причина конфликта? — довольно равнодушно спросил я,
всем своим видом давая понять, что мне это не интересно.
— Он, — Миллер весьма пафосно указал на Ломоносова указательным
пальцем. — Порвал мою статью, которую я готовил уже в течение года,
и которая должна предшествовать выходу моей книги...
— Это не книга! — Ломоносов просто взревел. Похоже, господа
ученые забыли, что я нахожусь с ними в одной комнате. — Это ересь,
как она есть! Поклеп и унижение самой истории Российской! Как он
вообще посмел прикоснуться к святому, к нашей истории? Как, я вас
спрашиваю?
— Так, стоп, — я поднял руку, заставляя Ломоносова замолчать. —
Я не понял. Господин Миллер пишет что-то по истории России?
— Он пишет пасквиль на историю России, — мрачно ответил
Ломоносов, не глядя на меня, продолжая сверлить взглядом своих
оппонентов. — Вы, конечно, извините меня, ваше высочество, но я
никак не сумел сдержаться.
— А мне может кто-нибудь объяснить, почему историю России пишет
немец? У нас что, своих ученых не хватает, которые, кроме всего
прочего, способны понять некоторые нюансы, исходя и того, что имеют
с изучаемыми одни корни? — в комнате воцарилась тишина, которая
прервалась неуверенным восклицанием Штелина.
— Ну как же, ваше высочество, как же так можно, ведь обучение
ведется на латыни и немецком языках...
— Что-о-о? — я почувствовал, как меня начинает потихоньку
заполнять ярость. — Вы хотите сказать, — начал я очень тихо,
прищурившись, оглядывая всех собравшихся в комнате взглядом,
который не предвещал ни одному из них ничего хорошего, — что я из
кожи вон лезу, чтобы изучить русский язык, проникнуться русским
духом, стать ближе к российскому народу, чтобы как будущий
государь, понять все чаянья и надежды его, в то время, как все
остальные ученики изучают Российскую историю на латинском языке,
написанную немцем? — в конце я уже шипел, и, похоже, излучал такую
волну негодования, что Штелин и Шумахер, стоящие рядом попятились.
— А почему тогда господин Ломоносов в Мюнхенском университете не
преподает немецкую историю на французском языке?