Дура. Ничего это не
значит, кроме того, что ему не хочется проводить время с бесчувственным
бревном. Решил расшевелить, не более. И меня это не должно настолько непонятно
задевать, что аж дербанит внутри.
— Жаль, что так не было
вчера, — в подтверждение своих мыслей слышу задумчивое невозмутимое
утверждение. — Но другие наши первые разы тебе понравятся сразу.
На волне непонятной
обиды на безразличие Мирона я не сразу улавливаю смысл его последней фразы.
— Другие первые разы? —
растерянно повторяю, когда его слова всё-таки доходят до помутневшего сознания.
А он ухмыляется, будто
его только забавляет моя реакция.
— У тебя ведь ни с кем
не было анального и орального секса, как я понимаю, — сообщает, нагло глядя мне
в лицо.
Напоминает этим о своих
полных правах на моё тело. Снова заставляет чувствовать себя вещью, только ещё
более жалкой, чуть ли не радующейся принадлежать ему. Потому что меня внезапно
не только не отвращают его слова, но и зарождают красноречивые картинки в воображении.
В которых я почему-то так же порочно стону и кайфую, как сегодня. При этом
занимаясь самыми унизительными, в моём понимании, видами секса.
Я ведь даже касаться к
члену не так чтобы привыкла, сегодня почти не делала этого. А уж брать в рот…
Про анал вообще молчу. Помню, как бывшая одноклассница рассказывала, что это
просто пытка, на которую пойдёт совсем не уважающая себя тряпка.
— Нет, — стараюсь
спокойно ответить, поймав любопытный взгляд Мирона, нахально бегающий по моему
лицу. — Но анальный…
Я даже не договариваю —
не знаю, что тут сказать. И собственное дневное обещание себе не сдерживаться и
выражать недовольство в сексе, говорить о своём дискомфорте; позорно отступает.
Слишком уж не по себе говорить о таких вещах. Тем более, после того яркого
фейерверка оргазмов.
И почему меня не
покидает ощущение, что Мирон жадно считывает все мои реакции, наслаждаясь этим
смятением?
— Я сам от него не в
восторге. Но тебя хочу везде. И быть первым везде, — с лёгкостью сообщает он,
как об обыденном факте.
А потом нависает надо
мной и, вжав в постель, целует поочередно каждую щёку, лоб, а в конце губы.
Словно глушит этим протесты. Собственнически так, будто скрепляет ещё и своё
утверждение о желании быть первым везде. Более того, в таком поцелуе чуть ли не
потребность быть единственным странным образом чувствуется, опустошая меня
дотла.