Я не отрываясь смотрела на Мишу, и он почувствовал мой взгляд –
паника и отчаянье, вот что в нем было. Он танцевал дальше, почти не
отводя серьезных глаз от меня. А после танца подошел и спросил
печально: - Прилетело, княжна? Держись... так как-то...
Я не пропустила ни одного танца. Меня приглашали постоянно и я
старательно общалась, наверное поражая партнеров словоблудием. Я
заговаривала себе голову, не давая времени ни одной мысли
промелькнуть в мозгу. Танцуя с Предводителем собрания, я щебетала о
своих занятиях пением у Марии Генриховны – он был с ней знаком. И
легко согласилась спеть что-нибудь у рояля. Смеялась и шутила,
флиртовала и принимала комплименты – все, как будто наблюдая за
собой со стороны, в каком-то горячечном возбуждении.
Когда был объявлен перерыв в танцах, меня пригласили к роялю.
Спросили, нужен ли аккомпаниатор и что я буду исполнять? Я решила,
что буду играть сама и села на табурет. По привычке на минуту
склонилась головой к сложенным на рояле рукам. Пришло в голову, что
это поза отчаяния и я вскинулась. Не объявляя номера, заиграла и
запела о белой акации. Я не думала о правильном дыхании и чужом
впечатлении от моего пения – я жила этим романсом. Пела, закрыв
глаза, и мне представлялось, что двое самых красивых мужчин на
свете - один в черном камзоле, а другой в белоснежном с золотом
мундире, слушают меня, стоя у колонны. Они восхищались моим пением
и любили меня. Один - как дочь, а второй – больше жизни...
Допев романс, я вскочила и, не отвечая на аплодисменты и
комплименты, быстрым шагом устремилась к выходу. Брат шел за
мной.
- В церковь, – коротко попросила я. Я не хотела истерики – она
не могла мне помочь. Мне необходимо было озвучить свою готовность
на все, чего от меня хотели, кто бы это ни был - мир или Бог. Стоя
перед иконой Богородицы, я просила вернуть мне его, просила спасти
и сохранить его от того отчаяния, которое я сейчас узнала. Если нам
уже невозможно встретиться, пусть он излечится от любви ко мне,
пусть не ищет наказания себе за свой необдуманный поступок. Я
прощала его всем сердцем и желала счастья в его мире – с
блондинками или без них.
Потом Миша повез меня во французский ресторан, улыбаясь и
поглядывая загадочно. Мы вошли с ним в зал и окунулись в эпоху
Наполеона - никак не иначе. Я сначала не поняла его – интерьер
вернул меня к воспоминаниям о поместье графов Сизанских. Он никогда
особо не церемонился со мной, но сейчас не мог поступить так
нетактично. Но вот подошел официант в черном сюртуке и обратился к
нам на идеальном французском. Меню в кожаной, тесненной золотом
папке, тоже было на французском языке. Мы общались, дегустировали
вино, блюда. Изысканные приборы заставили меня задуматься, и Миша
подсказывал - что для чего. Мой французский оставлял желать лучшего
и приходилось подбирать слова, вспоминая их и напрягая память. Не
получалось расслабиться и задуматься ни на минуту. Брат общался с
официантом, вовлекая в разговор меня. Французская речь звучала в
зале повсеместно. Я получила настоящее наслаждение от вечера. Мой
брат обращался со мной уважительно и бережно. Он мог быть и таким -
наш Миша, он и был таким, когда я не бесила его своей глупостью и
тупым упрямством. Мы подъехали на стоянку у нашего подъезда и он
извинился за то, что ночевать будет не у меня. Проводил меня до
квартиры, подождал, когда я запру дверь и уехал.