«А в 1904-м году?»
«Империалистическая».
«Вот так. Защищая свою землю, пусть –
временно свою, русские солдаты гибли в несправедливой
империалистической войне. А напав на Японию в 1945 году или сейчас,
поддерживая Северную Корею против Южной, хоть южане ничего плохого
лично вам не сделали, вы ведёте, так сказать, справедливую войну. У
тебя до моего вселения хоть капля мозгов была? Или её заменила
сплошная пропаганда?»
«Ты рассуждаешь как враг!»
«Нет. В сорок пятом я воевал за
американцев, потому что та война была справедливая, именно японцы
напали на американский флот в Пёрл-Харборе. К твоему сведению,
одного джапа сбил, он оказался каким-то особо прославленным
воздушным самураем. То есть фактически за вас тоже, союзничков.
Сейчас опять воюю за вас, заметь – результативно. Не потому, что
меня в бой послал гений товарища Сталина, помноженного на талант
товарища Мао. А потому что вы – меньшее зло. Я воюю и убиваю, чётко
понимая кого и зачем. Ты – потому что тебя оболванили. Чувствуешь
разницу?»
«Пшёл ты…»
«Пойти можешь только ты. В
преисподнюю. Или пойти убивать по приказу, не понимая, где благо,
где грех».
Он заткнулся, а я продолжил голосом
экскурсовода:
«Где-то здесь, когда упало полковое
знамя, священник отец Стефан Щербаковский поднял над головой крест
и пошёл на японцев. Солдаты двинулись за ним и потеснили врага,
пока священнослужитель не упал, получив сразу несколько пуль.
Удержать рубеж ваши не смогли, но задержали японцев. Отступили
только по приказу. Вспомни пограничные бои Красной армии в сорок
первом и сравни. Вот…»
«Что – вот?»
«На этих примерах нужно воспитывать
вас, желторотых. А не на трескучих штампах о беспримерном подвиге и
беззаветном мужестве. Отца Стефана я в преисподней не встречал. Но
знаю, такой поступок много грехов смоет. Не пришлось ему
страдать».
Здесь бы какой памятник поставить.
Если чья-то добрая душа положит к нему цветочки, то усопшим
грешникам, павшим за Россию на Ялу, на миг станет легче в
преисподней. Это дорогого стоит. Я сорвал придорожный невзрачный
цветок и опустил его на булыжник, цветок тотчас унёсся на ветру. Не
важно, что сдуло, тут главное – жест.
Толстокожие товарищи комсомольцы унд
коммунисты не чувствуют особую ауру места, где бились насмерть и
погибали тысячами. Где был такой взлёт духа, что песок и камни
светятся до сих пор. Правда – в невидимом для советских
диапазоне.