Мика с визгом прижала руки к лицу,
отняла, уставилась на них, жадным взглядом заскользила по стенам,
полу, потолку. Она остановилась на Рене и медленно отползла в
сторону.
— Ты чудовище, — выдавила
девушка.
Рена сдержала дрожь. Мать всегда
учила быть сдержанной: не смеяться, не отвлекаться, не кричать,
даже голоса не повышать — знать так не ведет себя. И девочка
внимательно слушала ее, но никак не могла понять смысла всего
этого. Понимание пришло только с годами, а вместе с ним — умение.
Но что сдерживай, что не сдерживай — слова правда умели делать
больно и были хуже, чем любые таблетки, чем жестокие процедуры, чем
наглые ощупывания врачей.
Когда Найдер выпрямлялся и поднимал
окровавленную трость, ему говорили эти слова. Когда Раз с
равнодушным лицом опускал нож или револьвер, он тоже слышал вслед
эти слова. А ей они были сказаны впервые.
И, наверное, правильно.
— Да, — Рена не стала спорить. — Но
чем быстрее ты все мне скажешь, тем выше шанс, что зрение больше не
исчезнет.
Мика поднялась, держась за стену, и
начала рассказывать — нет, даже скорее выплевывать слова с
ненавистью и презрением.
— Дана Адвана выгнали, когда
заподозрили в изучении магии. Я однажды подслушала один разговор.
Он сказал, что его брат владел магией. Вот он, видимо, и изучал ее!
Дана Адвана отчислили в восемнадцать, на четвертом курсе. Всего год
оставался до выпуска! И вот почти на три года он исчез. Никто так и
не знает, где он был, точно не в Кионе. А потом вернулся, но что
может ученый, которого отчислили и выгнали из гильдии? Говорят, он
шел на все, чтобы найти себе покровителей, которые могли
профинансировать его исследования. Ему помогали и дана Гершвал —
та, вдова нортийского генерала, слышала? И дан Китубан, из
торговцев, и дан Егорис, который возглавлял канцелярию... Ну ты
понимаешь, что это были за покровители.
Рена покачала головой — то ли
удивленно, то ли осуждающе, то ли растерянно.
Лаэрт Адван. Впервые она услышала
его имя еще там, в больнице, от Раза. В его голосе мешались
ненависть, обида и растерянность — наверное, тогда он сам не знал,
чего хотел больше: мести, правды или просто забвения. Затем на три
года это имя осталось в прошлом. Оно слышалось на улицах, но от
Раза — никогда. До вчерашнего дня, когда его голос зазвучал с
неприкрытой ненавистью, глаза заблестели, а руки стали сжиматься в
кулаки.