‒ Тамара Васильевна я, бабушка Ванечки, ‒ при упоминании внука
ее глаза загорелись теплотой и нежностью. ‒ Он вся моя жизнь и
надежда на будущее.
‒ Тамара Васильевна, я не могу вмешиваться в ваши семейные
разборки, хочет или не хочет ваша дочь обследовать своего сына –
это ее право. Я не могу вмешиваться. У меня нет на это никаких
прав. Законы запрещают. Ваша дочь сама по собственному желанию
должна обратиться за медицинской помощью. Если с вашим внуком
действительно не все в порядке, то это должен был заметить ваш
участковый педиатр и дать вам направление к соответствующему врачу.
На самый крайний случай, вызывайте скорую, тяжелые или экстренные
случаи они привозят к нам. А теперь, извините, меня ждут дома, ‒ я
пожала руку женщине, стараясь не смотреть ей в глаза.
Я не мог ей помочь, если только она не приведет своего внука
прямиком к нам или же не приедут на скорой. Мы не участковые врачи,
прикрепленные за определенными домами, и не ведем простой прием
больных, выслушивая их жалобы. К нам приходят те, которые уже знают
свой диагноз, или отправляют сложные неопределенные случаи по
направлению.
‒ Вот, возьмите это и посмотрите, пожалуйста. Лучше вас никого
нет, у меня осталась одна надежда, что именно вы успеете спасти
моего внука, ‒ она всучила мне в руку медицинскую карту своего
внука и зашагала прочь, пока я не успела вернуть ей историю болезни
обратно.
Я сунула его в сумку и направилась на парковку, где обычно
всегда оставляла свою машину. Врачам стоило иметь свой транспорт,
подрываться с кровати от одного звонка и мчаться в больницу на всех
парах. Завела машину, подождала пару минут и выехала с парковки.
Путь до дома не занял много времени.
‒ Пап, я дома! ‒ спешно накинула пальто на вешалку и последовала
на кухню.
‒ Ну, наконец-то! Сколько можно тебя ждать? ‒ проворчал он,
больше для вида, затем поцеловал меня в щеку и прогнал мыть руки,
оберегая свой ужин от моих голодных нападок.
‒ Как дела на работе? ‒ задал он вопрос, одновременно разрезая
мясо на тарелке и нанизывая его на вилку.
‒ Пап, ты каждый вечер задаешь один и тот же вопрос. Не устал
еще? ‒ я взглянула на него с улыбкой.
Я переехала в этот городок три года назад. Отец не выдержал
разлуки со мной, ушел в отставку и решил обосноваться вместе со
мной. Привыкший к постоянному движению, бывший полковник не
выдержал добровольного домашнего заточения и устроился на работу в
воинскую часть нашего города. Дома он ходил в пушистых домашних
тапочках с мордой собачки и свисающими ушками, чем я не раз его
шантажировала, предварительно сделав пару снимков на свой телефон,
чтобы добиться от отца своего. Только полковник Александр
Геннадьевич Громов не был мне родным. Он удочерил меня в
шестнадцать лет, после гибели моей родной матери и когда я потеряла
саму себя. Папа, тогда еще отчим, вытащил меня из ямы, куда я
сумела попасть по своей глупости и детской наивности, поговорил со
мной строго, влез в мою душу и дал выбор. И я ни разу не пожалела о
том дне, когда сообщила ему о том, что согласна остаться с ним, а
не переезжать к дальней родственнице. Своего родного отца я не
знала, он бросил маму сразу после того, как она сообщила ему о
беременности. Самый типичный случай, сплошь и рядом встречающийся в
любом городе. Отчим любил мою маму и хранил память о ней до сих
пор, не связывая свою жизнь ни с кем. На мои уговоры он всегда
отвечал одно и то же: «При встрече на том свете Маринка огреет меня
скалкой, если я посмею привести в дом другую женщину. Да еще так,
что я снова могу оказаться в этом мире и заново с ней расстаться. А
я этого не хочу». Редкими вечерами я не раз наблюдала за тем, как
он садился около камина и подолгу смотрел на фотографии матери,
сделанные буквально перед аварией…