К концу третьего года калека стал
привлекать мальчишку к «службе». Она сводилась к стоянию вместе с
ним на Стене, которую порой решалась пробовать на зуб разная
нечисть во время Сумеречных дней и ночей, Длинной Зимней ночи и в
другое неспокойное время. Глэрд подносил стрелы и дротики
стражникам, всматривался и вслушивался в темноту вместо опекуна, и
в случае тревоги будил мирно посапывающего пьяного Харма.
Часто после атаки нежити собирал
стрелы, снимал доспехи, забирал оружие и другие трофеи с нападавших
мертвецов непосредственно за стеной при свете факела. Для остальных
это был однозначный конец, кроме мага — мэтра де Лонгвиля и сотника
лэрга Турина. Но те подобной ерундой заниматься не собирались.
Порой стража расщедривалась и выдавала магический фонарь.
Дополнительной работы тоже хватало, приходилось оттаскивать тела
подальше от укрепления, дабы они не смердели в погожие деньки.
Перемещать многих удавалось только по частям — покойники были
тяжелой ношей. Кроме этого, он точил и чистил добытое оружие и
доспехи, как и гарнизонное — защитники покоя Черноягодья любили
сачкануть. За все Харм получал дополнительную плату, спокойно
выпивал, когда другим запрещалось, и, конечно, спал.
Да, после безуспешных поисков родных
приемыша одноногий мог с чистым сердцем отправить подопечного в
приютский дом. Но… Крючкотворы требовали взятку, чтобы исправить
факт «опекунства» на законных основаниях, в противном случае все
продай, но мальца до семнадцати выкорми. И не исчезла окончательно,
становившаяся призрачной, мечта о тысяче золотых. Хотя, по мнению
Глэрда, они совершенно не были тому нужны. Восстановление
конечности стоило дороже, гораздо дороже. Данный факт сразу меня
навел на мысль — имелись у покойника накопления. Должны были
иметься.
Дополнительно пацан приносил все
больше и больше прибыли. А сам калека все чаще прикладывался к
бутылке. При этом норовил выпить нечто позабористее, хотя денег
хватало и на обычный хмельной эль, вино, настойки и другой крепкий
алкоголь всех видов, имеющийся в таверне или в погребах и ледниках
селян.
По мнению завидовавших одноногому, у
мальчишки был «нюх» на солнечный или золотой камень, как чаще всего
в этих местах называли янтарь. На деле банальная внимательность,
острый взгляд, любопытство и страсть к поиску всего и вся. Так
засапожный нож он сделал самостоятельно из обломка неизвестного
клинка, который нашел после очередного шторма. Подсмотрев, как
работали кожевник и кузнец, при помощи камней и песка, отполировал
лезвие, плотно обмотал полосками сырой кожи, предварительно затупив
часть клинка, превращая ее во вполне удобную рукоять. Пусть и без
гарды.