Черт меня дергает посмотреть на того, кто это затих на верхней
ступеньке и наблюдает теперь за драмой. Перед соседями все надо
прояснять жестко и сразу, иначе прослыву потом блядовником, который
за каждой юбкой разведенной увивается.
Взгляд натыкается на Рыбку, бледнеющую в один момент. Она
хватается за перила и смотрит на меня остекленевшим взглядом, от
которого становится больно в момент. Навыдумывала, а я опять козел.
И если в прошлом я и правда накосячил, то сейчас-то нет! Грудь
разрывает изнутри, хочу наплевать на все и броситься следом, но она
уже разворачивается и смахивает слезы со щек.
— Юля, стой! — кричу, надеясь образумить ее, но куда там. Она
летит вниз так быстро, что, если бы я сразу помчался за ней, не
догнал. А тут еще и Жанна. Закрываю глаза и делаю тяжелый вдох —
внутри все сдавливает от боли и несправедливости, но проблемы нужно
решать поочередно. И первая на очереди — соседка по лестничной
площадке, слишком уж довольная для того, что только что
увидела.
— Может, чаю?
— Какой, нахрен, чай, Жанна? — срываюсь на нее. — Спасибо за
пирог и за майку, — забираю последнюю из ее рук, — но на этом все.
Никаких других разов, никаких тортиков и намеков. Я другую люблю,
Жанн, — вижу, как на этих словах она грустнеет и тупит взгляд.
Неприятно? Мне вот тоже не очень хорошо сейчас. Но ничего, пройдет,
она женщина сильная, раз сына адекватным хватает ума растить, то и
с драмой сердечной справится, — все остальное не интересует. Так
что не лезь к нам и про меня забудь.
Слышу всхлип. Ну еще одна. Все давайте тут разревитесь и еще
плакат растяните «Краснов — мудак».
— Но ты к Димке так хорошо… я и подумала…
— Что ты подумала, Жанна, из своей головы выбрось, — отрезаю. —
А сын твой — парень хороший, я ему по-человечески помочь хотел, без
всяких дополнительных смыслов. Так что завязывай сырость разводить,
— тяжело говорить. Подвинуть бы ее да вниз рвануть за Рыбкой своей.
Но если сейчас не решить все — не отвяжется, а мне надо, чтобы
навсегда отстала и не мешала.
Она вытирает слезы и сильнее сжимает блюдо с пирогом.
Отвратительное зрелище, мне даже немного ее жаль.
— Максим… — тихо всхлипывает.
— Что еще? — уже откровенно бешусь, сдерживаясь из последних
сил. Она не решается посмотреть в глаза, и я не знаю, чего ждать:
признания в любви до гроба или ругательств. Давайте уже второе, да
я пойду. Слушать ее сил нет, ей-Богу.