Черт, разорвал бы его на части. Голыми руками, ну, может, еще бы
зубами себе помогал. Крови унылого хмыреныша хочется с каждой
секундой все сильнее.
В крови шумит тот виски, который я выпил совершенно зря, он
точно лишний в моем организме.
Унылый поднимается из-за столика – кажется, моя ненависть не
дает ему спокойно сидеть.
И ведь стремный же тип, абсолютно скучный, даже издалека и в
профиль видно.
И вот этим она заменила меня!
Унылый куда-то уходит, а ноги и виски в моей крови уже несут
меня к освободившемуся столику.
Разум орет благим матом, требует развернуться и пойти к черту,
но ноги упорнее и решительнее.
И я вроде и сам понимаю, что озабоченный идиот, что вообще с
этой зацикленностью надо к психиатру, а я не имею права лезть в
жизнь Полины, и не мое дело, с кем она пришла на эту вечеринку,
но…
– Что за мешок ты надела, Полли? Ты секс только во сне
видишь?
Надо было комплимент сделать, а я…
Кретин же? Ну, да. Редкостный. Мне тут же хочется самому себе за
этот выверт врезать.
А Полина смотрит на меня, щурит свои до одури красивые глаза, а
я обмираю, по-прежнему, черт меня раздери, как тот юный идиот в
универе, который не знал как к ней подойти.
И платье на Полине, кстати, действительно совершенно дурацкое.
Какой-то мешковатый покрой, блеклая ткань цвета “серебристый
металлик”, несуразный вырез… При том, насколько моя дорогая бывшая
жена красивая по жизни, вот это – ерунда какая-то, которая
добавляет ей лет десять.
Вернемся к вопросу: кто позволил ей выйти из дома в этом
мешке?
– Варламов, шел бы лесом со своими претензиями, –
сдержанно кривит губы Полина. – Не твое это дело.
– Ну, да, не мое. Только ты же мне аппетит портишь своей
унылой тряпкой. И это я сейчас говорю даже не про платье, а про то
несуразное создание, которое ты, кажется, держишь за мужчину.
Это, возможно, говорю не я, в основном эту речь толкают виски и
дикая ревность, причудливо смешавшиеся и бурлящие в моей крови.
И да, я все понимаю, но от того, что она сюда пришла с этим
своим… Унылым. Мне реально тошно.
Полли не могла не ответить. Та Полли, которую знал я, языкастая
и задиристая, не стерпела бы подобного наезда. И она не терпит.
Нет, она не повышает тона, не срывается на крик. Только
досадливо щурит свои ореховые глаза и тон у неё презрительный.
– Димочка, иди разыщи свою тощую лярву и капризничай по
поводу её платья. Она же его с проститутки сняла, есть повод
заняться воспитанием.