почтичто. Спутать их с частями
тела живого человека уж никак было невозможно. И кожа на них
потемнела, и маслянистый её блеск был как у красного дерева.
Но вот глаз... Из-за этого глаза
Митрофан Кузьмич и допустил оплошность: подпустил покойного отца
слишком близко к себе. Так что даже и не удивился, когда тот
ухватил его за правое предплечье. Купцу первой гильдии почудилось,
что на его руке сомкнулся ледяной капкан. Сомкнулся, впрочем, не
слишком плотно – только для того, чтобы удерживать, а не чтобы
дробить конечность.
Митрофан Кузьмич закричал – от ужаса,
не от боли. И левой рукой отпихнул от себя согбенного отца. Тот не
упал от толчка в плечо: Г-образная фигура помогла ему устоять на
ногах. Он лишь врезался поясницей в стену склепа – и тут же снова
шагнул к Митрофану Кузьмичу. И выражение его блестящего,
живого глаз при этом сделалось словно бы просительным.
Митрофан Алтынов вскинул карманный
нож – острием вниз. И, сам себе ужасаясь, ткнул им в своего отца –
в верхнюю часть его согнутой спины, с левой стороны.
Взрезанные пиджак и сорочка мгновенно
разошлись. И то, что предстало взору Митрофана Кузьмича, потрясло
его настолько, что он даже не заметил, как выронил ножик – свое
единственное оружие.
После гибели Кузьмы Алтынова по всему
Живогорску мгновенно расползлись слухи: купец-миллионщик будто бы
не случайно выпал из окошка. Он якобы совершил не прощаемый грех:
наложил на себя руки. Митрофану Кузьмичу пришлось пустить в ход все
свои связи, а заодно потратить не меньше тысячи рублей серебром на
взятки, чтобы судебное следствие дало заключение: произошедшее
стало результатом несчастного случая. И вот теперь на обнажившейся
спине своего отца, прямо под левой лопаткой, он увидел явственное
опровержение этого.
Рана была небольшой – как если бы её
нанесли тонким стилетом. И в свое время было приложено немало
усилий, чтобы её замаскировать: рану закрашивало какое-то
желтоватое, в цвет человеческой кожи, вещество. Но – не заметить
эту отметину было так же невозможно, как и не заметить выражение
удовлетворения, которое возникло на запрокинутом лице Кузьмы
Петровича. Убиенный купец понял, что его сын увидел свидетельство
совершившегося много лет назад преступления.
И ровно в тот момент, когда это
выражение возникло, дверь склепа – которую Митрофан Алтынов прежде
почитал прочной, как у его несгораемого шкафа – вдруг со скрежетом
подалась внутрь. Митрофан Кузьмич как раз успел обернуться, чтобы
увидеть: между дверью и косяком образовался просвет, который
посередине еще удерживал оставшийся висеть на двух шурупах засов. И
в этот просвет снизу уже подлезало щуплое низкорослое существо в
каких-то заскорузлых отрепьях, по всем вероятиям – ребенок,
мальчик, при жизни бывший лет восьми, не старше.