— Это
наследник, — прокричала Драцена, и лезвия, вспоров воздух,
вернулись в ножны.
— Думайте,
кому путь преграждаете, — Олеандр приподнял капюшон и дернул
щекой.
— Господин
Олеандр, — два суховатых поклона отразили не то извинения, не то
приветствия.
— Я подожду
вас, — вымолвила Драцена.
Поскрипывая, дверь лекарни затворялась, пожирая
расстелившуюся на ступенях полоску света. Но Олеандр успел нырнуть
внутрь прежде, чем раздался хлопок.
—
Аспарагус! Наследник! — крикнули они хором с архихранителем и
отскочили друг от друга, словно боясь испачкаться.
Твою ж
деревяшку! Олеандр вжался в стену, чувствуя, как колени дрогнули и
подогнулись. Не только его, почти всех взгляд Аспарагуса словно
вбивал в пол, укорачивая рост, а заодно языки.
Тени от
златоцветов плясали на лице архихранителя. Точнее, на половине лица
— вторая хоронилась под древесной маской. Укрывала кожу от линии
волос до кончика носа. Его умиротворенный взгляд, пальцы,
оглаживающие подбородок, толковали скорее о тяге попить чайку,
нежели о желании изучить тело жертвы. Нагрудник из варёной кожи
облегал торс, подчеркивал мышцы. Коричневые волосы были зализаны к
затылку. На плечах зелёной накидки красовались стальные
шипы.
Аспарагус
тронул ножны за поясом и оправил плащ. Усмехнулся в густые с
рыжиной усы.
— Благого
вечера, сын Антуриума, — бархатным тоном молвил он и сверкнул
единственно-видимым золотым глазом.
— И тебе, —
процедил Олеандр, выдавливая слова из пересохшей глотки. — Чего
забыл-то тут? Соскучился по запаху крови? Нынче головы не летят,
как во времена Стального Шипа и…
— Довольно!
— Аспарагус говорил тихо, но тон его остужал почище приставленного
к глотке лезвия.
На долю
мгновения Олеандр осекся. Внутренний советчик подсказал, что он
перегибает палку.
А
отвращение вперемешку со злобой снова потянули за язык:
— Рот мне
затыкаешь? Не сочти за дерзость, но кто даровал тебе на то право?
Не кажется ли тебе, что ты ненароком запамятовал, с кем ведешь
беседу? Видать, старость уже не за горами, м?
— Уста
вашего деда изрекли немало мудрых слов, — спустя вечность с
положенной любезностью ответствовал Аспарагус. — Но кое-какие мне
запомнились крепче прочих: «Для глупца нет ничего лучше молчания.
Но ежели бы глупец знал, что для него лучше, не был бы он
глупцом».
— Ах,
ты!..