— Чепуху
мелешь, — проговорил Олеандр. — Я ему жизнью обязан. Где он,
кстати? Не знаешь?
Зефирантес
крякнул.
— Поди
угляди за змеёй, — пропыхтел он. — Либо уполз, либо невесть где
шастает, детвору распугивает.
Что ж, на
сочувствие Рубин ожидаемо не растратился. Он вечно кривился, когда
существа проявляли слабость, не вел и речи о поддержке. Стоило
отдать ему должное, не требовал он участия и от других, предпочитая
залечивать и осмысливать пинки судьбы в одиночестве.
— А Фрез? —
Олеандр возвратился в дом. И посмотрел на склянки с итанга, до сих
пор стоявшие на столике у ствола. — Ей рассказали о яде?
— Чего не
знаю, того не знаю, — донёсся из-за спины густой бас. — Отцу её
сообщили вроде.
— Понятно!
Идём.
—
Куды?
—
Прогуляться хочу.
Сорвав с
крючка накидку, Олеандр перекинул её через плечо. Потом подхватил
сосуд с целебной выжимкой. Выскользнул во двор и запер дверь.
Покосился на друга и обжёгся о его взгляд. Зеф глядел на него как
дитя на сражавшихся на плацу воинов: не то со страхом, не то с
восторгом и благоговением.
— В бутылке
и правда аурелиус нашли? — шепнул он и сжался, словно в кустах
притаились враги.
Хотел бы
Олеандр, чтобы ему почудилось, но…
—
Правда.
***
Стоило
отдать Аспарагусу должное: взывая к сохранению тайны, он укоротил
языки — хотелось верить, не в прямом смысле слов — всем, кто знал
или вызнал о произошедшем. Никаких шепотков об отравлении, о судных
листах, разве что о смерти Спиреи поселенцы шептались по
углам.
Жаль, на
затяжное затишье рассчитывать не приходилось. Дриад
ягодами не корми, дай языками потрещать. Проговорится один
хранитель… Нет, просто намекнет — и вести о случившемся пронесутся
по лесу. У каждого куста Олеандра повстречают беседы об отравлении
и аурелиусах, притом уже изрядно извращённые.
И все же
сейчас он ступал по тропам, не страшась, что на него налетит толпа
голодных до подробностей собратьев. Ступал твердо и
старался не выдавать упадка сил. А лицо подставлял солнечному
свету, который оживлял, напитывал кровь и плоть теплом и распушал
листву на предплечьях.
Зеф
следовал за ним тенью, как прирученная мантикора на веревке.
Переговариваясь, они миновали заставленную бочками тропу и замерли
на перекрёстке. Лохматый дриад в потрёпанной рубахе и шароварах
преградил путь, подскочив к Олеандру.