Масуд нервно сглотнул, а белая кожа узника, не знавшая солнца,
побледнела еще больше.
- Если все так… - промямлил он, и выдохнул: - Я согласен.
Алон лишь кивнул, удобней устраиваясь на сиденье.
- Мы свезем вас к верным товарищам по партии, и я объясню, как
выйти на советского резидента. Только свяжитесь с ним обязательно!
Времени очень мало, а Иран бурлит…
Раджеви задумчиво кивнул. Затем, встрепенувшись, протянул руку,
и полковник Моссада крепко пожал ее.
Понедельник, 10 апреля. День
Карельская АССР, Сегозеро
Колун развалил березовую чурку одним ударом. Звонко лопнув,
половинки шлепнулись по сторонам колоды. Я и их расколол, по
очереди. Вот теперь можно и топориком поработать, а то больно
здоровы поленья…
Нарубив дров, я выпрямился и отер лоб. Окреп, однако. В пятницу,
помню, едва три чурки осилил, а нынче десятую надвое делю, и хоть
бы что. Не запыхался даже.
- Сила есть, ума не надо… - мой голос звучал немного дико в
стылой тишине. Да и тюпанье топора воспринималось как нечто
противоестественное, даже кощунственное, вроде матерной частушки в
церкви.
Величественные колоннады сосен хранили тишину и ловили ветер
хвоей. Озеро и вовсе молчало, досыпая. К маю лед прорыхлеет, вот
тогда ночной воздух наполнится протяжными гулами, темнота пугать
станет утробным, скребущим треском подвижек. А пока гладь, да
твердь.
И зверья не видать. Так только – белка сквозанет, заяц мелькнет…
Пару вечеров волки выли, хором, да так слаженно – заслушаешься… Но
даже волчий вокал не был чужд здешним дебрям, скалам и водам – их
грязнят погадки цивилизации, однако горизонты оставались чисты.
Даже распахнутую синеву неба не портили инверсионные шлейфы.
Заводские трубы, железные дороги, холодные «Икарусы» и теплые
«ЛиАЗы» - всё это было, но далеко от тутошней глухомани.
Покачав в руке топор, я воткнул его в колоду. Присел, и набрал в
согнутую руку увесистую охапку дровишек. Камин хорош вечером, когда
огненная засветка шатается по бревенчатым стенам, и мерещится,
будто избушка еле-еле переступает куриными ногами, а метелки трав
под сводом покачиваются ей в такт.
Но до чего ж прожорлив камелёк! Сколько он дров на дым
переводит…
Окунувшись в сухое тепло зимовья, я подкормил обжору, а сам
рядом присел, сумрачно следя, как по изжелта-белым полешкам
расползаются угольно-черные пятна, смыкаясь и трескаясь под
суматошными извивами огня.