— Давай ты поешь, и я покажу тебе
одну песню, — предложила Тэра, садясь на ложе и увлекая царевича за
собой. Отложив лиру, она подвинула к нему ароматный хлеб. —
Скажешь, похоже ли получается на то, как поют в храмах Золотой. Я
подсмотрела здесь в храмовых свитках, к которым меня допустила
Верховная Жрица.
— Похоже и даже лучше, — заверил её
Хэфер, преломляя хлеб и передавая первый кусок ей.
— Но ты же ещё даже не слышал! —
шутливо возмутилась жрица. — Откуда тебе знать?
— Зато я точно знаю, что твоё
присутствие всякое жилище превращает в храм Золотой.
Девушка улыбнулась и обняла его, а
потом настойчиво вернула его внимание к пище.
Утолив первый голод, царевич передал
ей лиру и накрыл ладонью её руку.
— Спой… Я люблю твой голос…
Его слова удивительным образом
прозвучали почти как тогда, рождая целый сонм воспоминаний. Вот
только теперь, когда Тэра играла для него, Хэфер любовался ею, а
после выразил своё восхищение так, как умел только он… И под его
ладонями её тело пело так, как ещё недавно пели струны лиры…
_________
[1] Калазирис — слово греческого
происхождения, относящееся к традиционной женской одежде Древнего
Египта. Используется чаще в научно-популярной литературе, в научной
называется просто платьем или одеянием. В ранние периоды был
распространён более простой вид этого одеяния – платье с широкими
бретелями, прикрывавшими (а иногда и не до конца прикрывавшими)
груди. В более поздние периоды наряды стали усложняться накладками,
драпировками и плиссировками.
— Видят Боги, мне искренне жаль, что
нам приходится даже обсуждать такое, — Хатепер тяжело вздохнул.
— Когда отвечаешь за множество
жизней, часто приходится совершать и то, к чему не лежит сердце, —
прошелестел Минкерру. — И ты, и я понимаем это. А тем более — наш
Владыка, да будет он вечно жив, здоров и благополучен.
Хатепер посмотрел на Первого из
бальзамировщиков, занимавшего этот пост ещё при его родителях.
Время иссушило Минкерру настолько, что он и сам походил на мумию.
Рога на гладко выбритой голове потрескались, а кожу цвета тёмной
бронзы испещряли глубокие морщины. Когти на его тонких узловатых
пальцах почернели, став похожими на когти священных псов Ануи.
Тяжёлая пектораль с изображением Ануи, украшенная самоцветами и
драгоценной эмалью, крепившаяся на прорезном ожерелье со сценами из
легенд, казалась непосильной ношей. Но дряхлому телу было не скрыть
могучий дух, познавший тайны неведомого, прозревавший сквозь
покровы привычного. Смерть и вечность были его друзьями и
соратниками. Дыхание древних гробниц было его дыханием. Руки его
пропустили сквозь себя память сотен жизней, и каждая жизнь оставила
свой след. Даже самому Хатеперу было немного не по себе рядом со
старцем, и ещё более не по себе — вести этот тяжёлый во всех
отношениях разговор.