Княгиня Белозерская подошла к
Волошину, взяла его за подбородок двумя пальцами, взглянула ему в
глаза и сказала:
— Ты разочаровал меня,
Володенька. Ты разочаровал всю нашу семью. Совершил поступки, за
которые не может быть прощения. Я бы испепелила тебя прямо сейчас и
велела высыпать твой пепел на навозную кучу у конюшни, но я чту
традиции. Всё будет по правилам. Мы проведём суд рода.
— Но суд рода давно запрещён! —
возразил дядя.
— Он запрещён в Российской
Федерации, — заметил на это отец. — В Санкт-Петербурге он
разрешён.
— Но для суда рода нужно
минимум три представителя!
— А нас здесь трое, — сказала
бабушка. — Ты от страха считать разучился?
— Но Роман — выбраковка! —
упирался дядя.
— У нас не эльфийский суд, а
суд рода! Роман — Седов-Белозерский, он тоже часть нашего
рода.
— Но он пострадавший! Разве
пострадавший может судить?
— Может! — грозно сказала
бабушка. — После атаки на нас мы все пострадавшие. И, вообще,
прекрати спорить, пока я без всякого суда не превратила тебя в
пепел!
— Но вы не можете меня просто
взять и убить, — сказал дядя поникшим голосом.
— Почему нет? — искренне
удивилась бабушка. — Мы с тобой оба знаем, что могу.
— Но есть закон!
— Закон в Петербурге сейчас —
это я, — сказал отец. — И, вообще, странно слышать про закон от
того, кто спланировал два покушения на убийство.
Дядя Володя вместо ответа лишь
тяжело вздохнул, а бабушка громко объявила:
— Не вижу смысла долго тянуть с
этим. Как старейший представитель рода Седовых-Белозерских из числа
присутствующих, заявляю, что преступления князя Владимира Волошина
против членов нашего рода не нуждаются в том, чтобы их доказывать,
учитывая, что князь Волошин сам во всём признался. Исходя из этого
и из тяжести проступков, считаю, что Волошин достоит
исключительного наказания — казни! Выношу этот вопрос на
голосование. И голосую. Я за казнь!
Мамин брат внимательно слушал
бабушку, а после её последних слов побледнел и, как мне показалось,
чуть не потерял сознание.
— Я против казни, — неожиданно
сказал отец. — К сожалению, с живого с него толку всё равно больше.
Это не значит, что я его прощаю, но я за то, чтобы оставить
Волошину жизнь.
Такой выбор отца означал
следующее — определять судьбу дяди Володи и решать, оставлять ли
маминому брату жизнь, выпало мне.
Ситуация сложилась не самая
приятная. Не сказать, что особо сложная или пугающая — именно
неприятная. Брать на себя ответственность я не боялся, так как
понимал, что за три покушения на мою жизнь я имел полное право
потребовать жизнь того, кто эти покушения задумал и организовал. Но
всё же дело касалось не материальной компенсации за причинённые
неудобства. Я нисколько не сомневался, что приговор бабушка
приведёт в исполнение тут же, поэтому нужно было взвесить всё как
следует.