– Тогда скажи, как к тебе обращаться, госпожа, – попытался он
снова.
– Привратницей зови, – бросила бабка и едва ли не силой впихнула
в сени, где сладко пахло летними травами. – Сам-то, кто будешь?
– Ми… Мих.
Настоящее имя назвать – дать колдунье власть над собой. Ну и не
стоит кому-то знать, кто он. Мало ли.
– Ну-ну. Мих, – сверкнули в улыбке ровные острые зубы, и
очередная дверь из сеней в горницу распахнулась по мановению
костлявой руки. – Клади девицу на лавку, Мих. И иди-ка во двор,
дров наколи. Потом умойся, весь чумазый. Хочешь – натопи баню. Нос
не суй, куда не надо. И чтоб не было тебя в избе, пока не
позову!
Прежде чем его выгнали, парень, прозвавшийся Михом, успел
оглядеться. И был поражен: горница не походила на воображаемое
жилище колдуньи. Ей было место в доме ученого лекаря: столько книг,
свитков, склянок из драгоценного прозрачного стекла стояло на
столах, на полках. Для чего все это?
Тут бабка заметила, что он глазеет, махнула рукой, и горячий
ветер вышвырнул его на крыльцо, а дверь захлопнулась перед самым
носом.
Мих вздохнул и, потирая спину, отправился искать поленницу. Пора
было колоть дрова.
***
Никогда еще Море не было так плохо. Вокруг тела словно обмотали
несколько слоев плотной ткани, сделав его неповоротливым, во рту
разливалась горечь, липкий ком подкатывал к горлу, в уши
ввинчивался глухой гул. И запахи… чудовищная мешанина, где не
вычленить ни одного, забивалась в нос, хотелось немедленно
перестать дышать.
– Мора. Давай же, девочка, открой глаза…
Бабушка?
Голос был ее, только очень громкий. Никогда бабушка не говорила
с ней так ласково. Всё: “неумеха”, “трусиха”, “недотепа”. Ни разу
не похвалила, как ни старайся.
Мора жалобно всхлипнула, задыхаясь от душивших ее запахов. Вот
бы бабушка помогла. Сделала что-нибудь.
– Очнулась… хорошо, теперь посмотри на меня. Ну же, девочка, ты
сильная, справишься.
Сильная? Она? Сейчас она не была сильной, ей хотелось обратно в
темноту, где тихо, спокойно, где голова не разрывается от
непереносимой яркости вокруг. Мора дернулась, стараясь спрятаться,
но ей не дали. В рот полилась вода: свежая, прохладная, словно она
пила из ключа, бившего под домом, откуда вода поступала в купальню.
Призрачное мягкое журчание, такое знакомое, на миг заглушило
невыносимый гул. Она жадно глотала, захлебываясь, пока терзавшая
тело боль не отступила, пока не унялась непереносимая тяжесть в
груди.