В ту жуткую ночь магический огонь на вершине почернел, возвещая
о новой эпохе — эпохи боли, ужаса и смерти.
Я видела это лишь урывками, но кошмары будут ещё долго
преследовать меня ночами…
Прежде чем следом за Гилбертом ступить на лестницу, ведущую к
смотровой площадке, я касаюсь гладких стен башни. Они необычно
тёплые, будто нагрелись на солнце, а если приложить ухо, то можно
услышать тихий ток магии в каменном нутре.
Подъём занимает минут пять, но за это время мы оказываемся на
высоте куда большей, чем должны были успеть пройти. Это ещё один
загадочный эффект башни, отец рассказывал, что она хитрым образом
сжимает пространство внутри себя.
Мы выходим на смотровую площадку. Тут же налетает зимний ветер,
щипая холодом нос и щёки. С кованых перил, чирикая, вспархивают
потревоженные птицы.
Я поправляю на плечах подбитый мехом плащ, что прихватила по
дороге, осматриваюсь… Здесь всё по-прежнему: белеют боками колонны,
мрамор пола припорошён снегом, посередине стоит изящный костяной
столик с парочкой трёхногих стульев. Справа открывается вид на
Туманные горы, слева раскинулся королевский вечно зелёный сад и
сверкающее зеркало озера. Солнце хоть и катится к закату, но
скроется ещё не скоро… часа три в запасе есть. У Гилберта точно не
получится избавиться от клятвы раньше срока.
Облизываю губы, во рту до сих пор горчит от зелья бодрости, что
я взяла в медицинской комнате. Проблема зависимой метки на какое-то
время решена, значит, позже вернусь за ответами к Джареду. Ему
придётся объясниться про зеркало, если не хочет проблем. Приятно,
что теперь у меня появился метод давления на этого несговорчивого
волка.
— Ты такая красивая, — неожиданно говорит Гилберт, а я
вздрагиваю так, будто он оскорбил, не иначе.
— Перестань, — бросаю на него хмурый взгляд.
— Это правда, ты просто не понимаешь, как выглядишь со стороны.
Волосы белые как свежий снег, розовые губы, бархатная кожа, изящные
черты… Ты будто хрустальный подснежник, что каким-то чудом взошёл
на выжженной чёрной земле. Тебя хочется оберегать как редкое
сокровище.
Я морщусь. В устах Гилберта комплимент кажется каким-то
липким.
— Ты сам-то веришь в то, что говоришь?
— Да. И не получится обвинить меня во лжи, — он показывает
ладонь, где переплелись первые буквы наших имён. Шрам светлый, ни
следа покраснения… Значит, и правда верит.