Илья тормозит, недоуменно
разглядывает запертые ворота, цедит сквозь зубы:
— С чего это закрыто?
Я смотрю на сверкающую новую цепь и
замок, выделяющийся на фоне старых ржавых ворот, и сонно, едва
борясь с дремотой, бормочу:
— Написано «Опасная зона. Не
входить». Поехали обратно?
— Сначала кое-что покажу, — упрямо
отвечает Илья. — Это от детей закрыли, там обрыв крутой. Не
бойся!
Ставит байк на подножку, достаёт
инструменты. Мне это не нравится, я нервно кутаюсь в его куртку, но
молчу. Илью не переспоришь. Вскроет ворота и покажет мне
какой-нибудь умопомрачительный вид на звёзды, а потом домой, и
через час вставать на утреннюю тренировку. Я зеваю и остервенело
тру веки. Не спать!
Замок побеждён, и мы снова едем по
тёмной дороге, луч фары вырывает из темноты треугольник света,
глаза мои устало закрываются. И вдруг что-то огромное появляется
перед нами, Илья вскрикивает, сворачивает в сторону. Я взмахиваю
руками, но передо мной лишь пустота. А внизу ничто, и в сердце
обжигающий холод ужаса. Такой знакомый мне по жутким снам… Но я
думала, что это лишь обыкновенный кошмар, как говорят психологи (и
Марья Иннокентьевна), — страх смерти. Оказалось, это её настоящее
дыхание, которое некогда коснулось и меня.
Эта часть моей жизни была похоронена
в глубине памяти и лишь сейчас проявилась передо мной, выбивая
воздух из лёгких и останавливая сердце. Потом были сильные руки,
удерживающие меня на краю пропасти, в которой погиб мой парень, а я
каким-то чудом выжила, хотя точно упала… И рыдала: долго и
надрывно. Так, что у меня, казалось, закончились слёзы. На всю
жизнь. Потому что для Ильи жизнь кончилась.
Я часто-часто заморгала и судорожно
втянула воздух. Перед глазами плясали разноцветные пятна, во рту
было сухо так, словно я сутки бродила по Сахаре, да веки горели,
будто в них насыпали песка. Надо мной склонился мужчина с
разрисованным лицом, протянул чашу:
— Кетчера Арм-Ульяна с острова Уля,
прими яд! Это освободит истинную суть!
Я судорожно схватила чашу и, едва
соображая, что происходит, залпом осушила её. Яд? Да всё равно! В
этом состоянии я выпила бы и машинное масло, и скипидар! Всё, что
хоть как-то булькает, ибо казалось, во мне все ссохлось, жидкости
не осталось совершенно. Облизала растрескавшиеся губы и попросила
ещё. Картинки из забытого прошлого всё ещё мелькали перед глазами,
перемежались яркими пятнами синих платьев кетчер, образовывали
странный фасматогорический танец… Чьи руки я ощутила тогда? И ещё
голос… Но что за слова я слышала?