Новая серебряная и золотая монета оживила торговлю, а расчеты
медью вызвали просто взрыв на рынке. Великий царь законодательно
запретил платежи зерном, и теперь каждый работяга имел выбор,
поесть ему сегодня, выпить лишний стаканчик или купить себе новую
одежду. И зачастую получалось так, что вместо того, чтобы съесть
свою пайку ячменя, какой-нибудь землекоп откладывал фулус за
фулулсом, а потом покупал себе новую цветную тунику, удивляя
соседей непривычной роскошью. Или жена его новую одежду себе
покупала, что, откровенно говоря, случалось куда чаще. В городе
мелькали какие-то непривычные лица и слышалось множество наречий.
Вместо ассирийцев в гарнизон посадили эламских лучников и полусотню
конных персов, чтобы разбойников по пустыне гонять. Солдаты взяли
за себя местных вдовушек пофигуристей, благо после иудейских
налетов вдов много было, а те нарожали ребятишек, что лопотали на
всех языках сразу. Местные дамы за солдат охотно шли. Парни
справные, пятый класс, на минуточку, и серебром каждый месяц плата
за службу идет. И ходила такая вдова по улице, нос задрав, потому
как не всем такое счастье выпадает. Люди, пытаясь договариваться,
учили новые слова и незаметно для себя применяли их к месту и не к
месту. Жизнь потихоньку менялась.
А еще азат Тайта совершенно точно уяснил для себя одну важную
вещь. Единый бог, что был воплощением всего самого лучшего, доброго
и светлого, размазней не был. И если справедливость и закон
требовали проломить кому-то голову или приколотить к кресту, то
никаких возражений от высшей сущности и его служителей не
поступало. Напротив, справедливое возмездие тоже считалось крайне
благочестивым поступком. И это заложило основы новой морали,
которая впоследствии сделала мир сильно отличающимся от привычного
нам. А на бытовом уровне не поменялось ничего. Человеческая жизнь
по-прежнему ничего не стоила, и это полностью согласовывалось с
новыми религиозными постулатами.
***
Год пятый от основания. Месяц Симану. Дамаск. Десятая
сатрапия.
Пополнение пришло на редкость неудачное. В неровной шеренге
стояли парни от пятнадцати до восемнадцати лет, младшие сыновья из
воинских семей. Десятник Хадиану брезгливо морщился, в первом же
бою половина будет насажена на копья, а вторая сдохнет на марше,
таща припасы. И где же такую шваль откопали? И почему всех к нему
засунули? В его десятке из тех, кто вместе с ним пришел, всего трое
осталось. А когда старый десятник двадцатилетний срок выслужил и на
покой ушел, то он самого Ясмах-Адада за Хадиану просил, чтобы,
значит, его десятником назначили. Сам ветеран караван-сарай решил
построить, благо таким, как он, ссуду давали на двадцать лет, да
еще и без процентов. Нестарый еще воин, которому всего-то тридцать
пять было, взял себе в жены женщину из местных, и уехал
навсегда.