Мало того, что исполнять все требуемые телодвижения на полном
ходу оказалось мягко сказать неудобно и небезопасно, так еще и
останавливался по такой команде Шипаська чересчур резко. Полупетух,
казалось, вообще презирал плавность хода. Ускорялся всегда с места,
рывком, поворачивать предпочитал углами, желательно острыми, а
останавливался будто вкопанный, порой не донося лапу до земли. Если
же набранная скорость оказывалась слишком велика, Шипаська всем
телом откидывался назад, растопыривал рудиментарные крылышки и
выбрасывал вперед обе лапы, пропахивая когтями длинные борозды и с
корнями выворачивая случайные кусты и молодые деревца. Седока при
этом мотало во все стороны разом, и я не единожды повстречался с
землей, пока не научился хоть как-то держаться в седле.
Так что последние дни я пытался исправить ситуацию, научив
несилиска слушаться голоса. Получалось неплохо: Шипаська хорошо
запоминал новые слова и охотно выполнял команды. Мы даже научились
перед торможением сбавлять ход, но все равно получалось пока
слишком резко.
Я спешился, привычным уже движением доставая из сумки кусочек
сахара. Мощный клюв щелкнул, перехватывая угощение на лету,
раздалось довольное урчание. Как выяснилось, несилиск любил сладкое
не только в составе падали.
Кстати о падали: пора было задать Шипаське корма.
Сняв цилиндрический контейнер с чешуйчатого бока, я подавил
обоняние и принялся возиться с ремнями. Их натяжение, а значит, и
плотное прилегание крышки обеспечивала хитрая система застежек,
справится с которой было той еще задачкой.
Шипаська, услышав знакомые звуки, возбужденно зашипел. Гребень
на его голове поднялся, а с клюва закапала густая слюна.
— Тише ты, — буркнул я. — Не слышал что ли притчу о нетерпеливом
праведнике?
Шипаська не удостоил меня ответом, но я все равно решил
поделиться с ним мудростью:
— Жил-был один праведник, — начал я, освобождая очередной
ремень. — Жил-был, да и умер. Отлетела душа от тела, видит —
лестница в небо. Все, значит, как по святому писанию. Ну и пошел
праведник этот вверх по лестнице. А пройти надо ровно девять тысяч
ступеней. Меньше — не дойдешь, а больше тоже нельзя: там уже сам
Савралах живет, он гостей не любит. Идет праведник по ступеням и аж
подпрыгивает: где же дверь в блаженные кущи, когда уже доберусь?
Увидел это дело Мардерог из своего подземного дворца и решил
подшутить над праведником. Вознесся сам в небо чуть выше него и
сотворил фальшивую дверь сбоку от лестницы. Как праведник его не
заметил, не спрашивай, облака, наверное, взор заслоняли. В любом
случае, праведник этот как до двери дошел, обрадовался очень.
Кольнуло его сомнение: а не рановато ли девять тысяч ступеней
закончились? Но слишком сильно ему не терпелось попасть на небеса,
так что он от этой мысли отмахнулся. Протянул потную ладошку к
ручке, дверь открыл, за порог шагнул — да и провалился прямиком в
ледяную тьму под глумливый хохот Мардерога. И Савралах не
заступился: праведник-то праведником уже не был. Потому что
нетерпеливость — грех. Понял, ящерица?