— Ради милости Рогатого...
— Если это действительно Та Комета, если грядёт час Большой
Битвы... Не поможет никакая жертва! Не трожьте пацана!
— Сжечь...
— Сжечь? В жертву? Да вам всем Око напекло! Не дам пацана. Он
дурной, не помнит ничего! Нельзя таких трогать! И... Эй, постойте,
чей там голос из выгребной ямы? Тулий, ты, что ли? Это твоё
трусливое тявканье? Иди-ка сюда, шакал, мало я бока тебе мял.
Напомню, как оно бывает, коли запамятовал! Чё, не идёшь? Боишься,
да? Вот то-то же!.. А тебе чего не сидится спокойно, а, Ган? Забыл,
небось, с чем я собирался помочь тебе? Да? Тронешь парня, точно
можешь про уговор забыть. Я того так не спущу...
Прямо вижу, как каждое слово Гурта заставляет окруживших
колебаться всё больше и больше. Явно, немалую роль в изменении
настроения играют могучие мышцы и свирепый вид моего защитника.
Хоть его и не любят, но явно уважают и боятся, сильно боятся.
Подумалось даже, что вряд ли такая же речь, произнесённая кем-то
хоть на голову ниже или с руками хоть ненамного тоньше, имела бы
подобный эффект.
И вот когда кажется, что самое страшное позади, вперёд выходит
какой-то мерзкий, высушенный, тощий, с первого взгляда очень не
приглянувшийся мне дед. Только посмотрев на него, понимаю: сейчас
начнётся. С такой мерзкой рожей невозможно не приносить
неприятности.
Так оно и происходит.
— Гурт, не мешай честным людям! В небе комета, а рядом с тобой
варвар. Рогатому угодны кровавые жертвы! Неверный должен быть
убит!
Одобрительный гул со всех сторон. Толпа подаётся вперёд,
налегает. Растопчут! Даже такого здоровяка, как кузнец, не заметят.
Остаётся только надеяться, что он не будет творить глупости,
оставит безнадёжное дело и хотя бы сам останется цел, когда всё
закончится...
— Вот, перед Правдой... — Гурт изображает странный знак, не тот,
со сведением ладоней сверху живота и опусканием их вниз, а другой,
протянув вперёд руки, а потом хлопнув по очереди ладонями по сгибам
локтей. И, будто решившись на что-то, продолжает. — Пацан мой
приёмный сын. И, значит, не варвар. Нельзя его в жертву!
Тяжёлый взгляд кузнеца упирается в меня. Понимаю, что он ждёт от
меня чего-то, и говорю:
— Я приёмный... — тут, если честно, замялся. Сказать вот так
вот, что я сын какого-то там незнакомого дядьки, претит. Очень
сильно, даже не знаю почему. Чувствую себя девственницей, которая
отдаётся первому встречному. Пусть даже и не самому плохому. Но
оказаться растерзанным толпой... Поборов себя, всё-таки выдавливаю:
— Я сын кузнеца Гурта!