Конечно, девушка не могла
предположить, что все так обернется. Но не трудно было догадаться,
что что-то может пойти не так. А теперь поздно искать себе
оправданий, время вспять не повернешь…
Екатерина оделась и начала приводить
себя в порядок. Глаза красные, как у вампира, с этим ничего
поделать нельзя. Пятна на щеках почти прошли — помог освежающий
настой, но необыкновенная бледность заливала лицо.
Вполне можно списать это на
беременность. На беременность! Какой же он все-таки мерзавец!
Девушка снова начала злиться на Генриха и его аферу. И снова
захотелось его ударить. Как он сильно схватил ее за руку! На
запястье остался синяк — как браслет. Грубиян, посмевший угрожать
ей! Мало она его укусила. Девушка никак не могла унять свою
бессильную злость, переходившую в отчаяние.
Она причесалась, немного припудрила
лицо… Это не улучшило ее душевное состояние, но вид она приобрела
аккуратный и можно было показаться людям, не рискуя их
напугать.
Близился вечер. Екатерина села у окна
и стала ждать Генриха. Она не будет выходить из комнаты, пусть тот
сам придет за ней — это нужно, прежде всего, ему.
Девушка не ошиблась, через некоторое
время в дверь тихонько постучали. Она молча отворила. На пороге
стоял Генрих.
Их взгляды встретились. Он не отвел
глаз, но смотрел отчужденно, она — с нескрываемой ненавистью.
Генрих пропустил девушку вперед, и
они молча пошли по длинному полутемному коридору в кабинет
Александра Львовича. Екатерина радовалась, что Генрих молчит —
любое его слово или даже попытка извиниться немедленно вызвали бы у
нее прилив гнева и бурю эмоций. Наверняка она бы разрыдалась перед
этим негодяем, а ей не хотелось выглядеть слабой и беспомощной.
Генрих открыл дверь кабинета, вошел
первым и за ним, с опущенной головой, появилась девушка. Она думала
только об одном — как снова не заплакать.
Барон стоял у окна. Он тепло смотрел
на Екатерину, но она не смела поднять на него глаза.
— Дитя мое, не бойся, подойди, —
голос Александра Львовича звучал негромко и приветливо.
У Екатерины подкашивались ноги и
слезы снова навернулись на глаза. Она подошла, и барон поцеловал ее
в лоб. От этого ей стало еще хуже, и она почувствовала себя
последней дрянью. Слезы невольно потекли по ее бледным щекам.
Сейчас она себя ненавидела даже
больше, чем Генриха. Барон достал платок и по-отечески вытер ее
щеки.