Здесь был любимый дом, где навсегда в
заложниках осталась часть моей души. Дом, куда можно приезжать не
чаще раза в месяц. Порой казалось, что без этого дома мне больнее и
труднее, чем без руки.
Я только вышел из машины, а Джослин,
очевидно, ждавшая на пороге, открыла дверь и позвала дочь. Дальше
порога бывшая меня не пустила.
— Папа приехал! — донесся сверху
радостный голос Микки, а вскоре спустилась и она сама.
Обернувшись к матери, дочь
спросила:
— Можно папа зайдет в мою
комнату?
— Нет. Прогуляйтесь, пообщайтесь, а в
нашем доме мистеру Райли делать нечего. — Джослин посмотрела на
меня и одними губами напомнила: — Час.
А дочь упрямо поджала губы и
сказала:
— Я тоже Райли!
Тяжело вздохнув, я обнял дочь и с
трудом сдержал навернувшиеся слезы. Целый год! Сейчас я уже не был
уверен, что поступил правильно, подавшись в шахтеры. Впрочем,
обратный путь отрезан, а контракт подписан.
Будто что-то предчувствуя,
робокотенку дочь не очень обрадовалась, даже не стала
распаковывать. Отнесла к себе в комнату, вернулась, и мы пошли
гулять.
Осень в дистрикте выдалась очень
жаркой, шататься по такой погоде — сущее мучение, а потому я
посадил Микки в арендованную машину и повез в парк, где можно было
прогуляться в тени вековечных дубов и вязов, поесть мороженого и
выпить содовой. Новость о том, что улетаю в Пояс астероидов, я
решил отложить напоследок, а о Сидусе вообще пока ничего не
собирался рассказывать. Микки не удержится, поделится с матерью, а
та найдет лишний повод назвать меня ненормальным.
Отпущенное время лучше было потратить
не на слезы, которые обязательно хлынут у Микки, не на обещания,
уверения и сожаления, а на обычную болтовню и дурачество. Сразу
вспомнились годы, проведенные вместе, то, как дочь росла, как
любила со мной играть или вместе заниматься ничегонеделаньем. Как
мы часами бегали во дворе, гоняясь за ее растолстевшим и
разленившимся псом, или объедались пиццей, сговорившись скрыть сей
факт от матери. Теперь всего этого в моей жизни не будет как
минимум год. А может, и больше…
Потому я натянул на лицо самую
беззаботную из своих улыбок и, стараясь не смотреть дочери в глаза,
предложил купить мороженое.
Но Микки мне никогда не удавалось
провести. Даже когда ей было четыре, а я убеждал, что наш первый
пес, корги Рокки, отправился в волшебную собачью страну, из которой
любимцы не возвращаются, потому что не хотят, она не поверила.
Сейчас ей уже двенадцать, она повзрослела и поумнела, а потому
взяла меня за руку, потянула к себе и внимательно посмотрела в
глаза. Брови дочери почти соприкоснулись над переносицей, отчего
лицо ее стало и потешным, и суровым.