За старшего они сговорились выдавать того из детей, кто от
рождения был крупнее и походил на отца.
– А младший? – спросил Аэций про второго сына, походившего
больше на мать.
Зеркон отчего-то замялся.
– У младшего успехи скромнее. Слишком задирист. Особенно с теми,
кто повзрослее. Ни одна потасовка не обходится без его участия, но
учитель фехтования весьма доволен.
– Найми другого. Пусть отучит его задираться по пустякам, –
сказал Аэций.
– Вашего сына не отучат от этого даже боги, – любезно возразил
Зеркон. – Я только и успеваю расплачиваться за тумаки, которые он
раздает направо и налево.
Аэций сунул карлику еще несколько монет теперь уже из другого
мешочка.
На этом они расстались.
Покинув усыпальницу, Аэций направился в гавань, намереваясь
немедленно отплыть в Аримин. После того, что услышал, он
почувствовал горячее желание посетить торжество, на которое его
позабыли пригласить.
Аримин. Приморское побережье. День спустя
В согретом ласковым солнечным светом, овеянном солеными ветрами
Аримине готовились встретить нового магистра армии не менее пышно,
чем до этого встречали в Риме, куда Бонифатий прибыл с северного
побережья Африки. При въезде в город в каменном портике древнего
храма, оборудовали величественную приемную залу. Внесли в неё
статуи древних героев. Внешнюю колоннаду украсили розами и
гирляндами из дубовых листьев. В виду вечернего времени зажгли
светильники, источавшие вместе с запахом гари удушливый аромат
благовоний.
Возле парадного входа в портик толпилась ариминская знать. Среди
тех, кто стоял впереди, было много сановников в изысканных
одеяниях. А за спинами тех, кто стоял позади, виднелись высокие
пики стражников, не пропускавших никого постороннего. Дорогу к
портику, по которой должен был пройти Бонифатий, устлали
коврами.
И вот он наконец появился в сопровождении свиты
телохранителей.
Об этом возвестили двое юных спатариев в коротких алых накидках.
В руке у каждого было по факелу. Следуя по ковровой дороге,
спатарии попеременно выкрикивали имя нового магистра армии и, вторя
им, стоявшие сбоку рукоплескали и кричали: «Аве!»
На фоне всеобщего пафоса рослая внушительная фигура Бонифатия
выглядела не менее помпезно. Это был могучий, но несколько
обрюзгший сорокатрехлетний здоровяк, одетый в легкую кожаную броню
и опоясанный громоздким мечом с витой рукоятью. Иссеченное шрамами
лицо и крепкие мускулистые руки казались печеными от загара.
Тяжелая нижняя челюсть заметно выдавалась вперед, словно её выбили
в драке и забыли вправить. Однако при всей своей мрачности
Бонифатий производил впечатление человека, наслаждавшегося тем, что
происходит вокруг. Ликование во взгляде и лучезарная улыбка озаряли
его ярче любого огня.