Видимо, от сопротивления программе
перед глазами начинает темнеть, инстинкт самосохранения намертво
сцепляется с разумом, который отказывается подчиняться и убивать
Лари. А вот бывший приятель тянется за пистолетом левой рукой.
Берцем отшвыриваю оружие, выбираюсь из лаборатории на переднее
сиденье и приказываю Биллу остановиться, он перестраивается в
крайний ряд, я выскакиваю из фургона и не разбирая дороги бегу
прочь.
Несусь, шлепая по влажному асфальту. А
когда приходит осознание, что я стал куклой зверобогих, изо всех
сил желаю выбежать на трассу, но ноги не слушаются меня. Потом
пытаюсь спрыгнуть с моста, но не могу сдвинуться с места. Мне не
нужна такая жизнь, но я нужен ей.
Ты не смог ликвидировать преступника и
предотвратить его грядущие злодеяния.
Твое предыдущее достижение
аннулировано.
Осталось предотвратить 500
правонарушений.
В наказание я чуть дольше
бесконечности терплю такую головную боль, что едва не отключаюсь.
Постепенно возвращается способность соображать, и становится еще
хуже. Боль, разрывающую душу, не погасить лекарствами, не заткнуть
действиями.
Зверобогие превратили мою жизнь в
жалкий обрубок без радости и цели. Мне нельзя вернуться к тем, кого
я люблю, я опасен для них. У меня нет даже надежды, что найдется
выход.
Бездумно бреду по мокрому асфальту, а
потом мокрый, отчаявшийся, я просто сажусь на мост и свешиваю ноги.
Бездумно смотрю на пустынную ярко освещенную площадь с идолами
богов, в брюхах которых – приемники для вещей. Считается, что Ваал
брезгует черноротыми, потому не принимает от них человеческих
жертв, и они жертвуют вещами, которые не сгорают, а переходят
служителям культа, спускающихся сюда с верхних ступеней.
У меня нет денег и сухих вещей. Думаю,
Ваал не обидится, если я его немного выпотрошу. А если обидится,
тем лучше.
Спускаюсь на огромную площадь, которая
заканчивается храмом, а на нем –голопроектор, транслирующий ролики
из жизни богов. Блики отражаются в мокром асфальте, и я будто бы
шагаю по акварельному холсту, выполненному техникой по-мокрому.
Ценитель прекрасного во мне так сокрушается, что под рукой нет
красок и холста, что я даже ненадолго забываю о своих
проблемах.
На полпути к крайнему идолу я замираю,
потому что голограмма меняется: появляется дикторша в белом костюме
с огромным стоячим воротником и объявляет: