Если бы в малом зале рухнули стены, Ула,
вероятно, и не заметила бы. Несколько мгновений она слышала лишь стук
собственного сердца, которое будто сжали сильной рукой с ледяными пальцами.
Карвелл встал рядом с креслом, но видеть его совсем не хотелось. Урсула
почувствовала себя предательницей.
— Вынужден подтвердить, — прошелестел
советник Харви. Взгляда Улы он не избегал, напротив, готов был принять любые её
чувства. — Ваше слово, леди Бидгар.
Сожаление, сочувствие, смиренная печаль
окутали Улу. Двое опекунов были поблизости, только она незримо отшатнулась от
них. Застыла в кресле лорда земель, где сидел когда-то отец, а до этого дед и
многие поколения Бидгаров.
— В случае отказа… — Чуть заметным
движением она втянула пересохшие губы, чтобы добыть влаги и суметь сказать хоть
что-то.
— Половина земель Бидгар уйдёт лорду
Скоггарду. — Посланник вспомнил о своей роли каменного идола и почти не моргал.
— Если отказ последует со стороны молодого лорда — его часть земель станет
вашей, миледи.
Сгустившаяся осязаемая тишина наполнила
малый зал. И в этой тишине твёрдо прозвучал голос леди Бидгар.
— Для вас готова комната, советник Резло.
Вы можете отдохнуть до обеда, где мы с радостью ждём вас. Ответ я дам позже.
Младший советник в который раз склонил
голову, теперь более искренне, и покинул зал.
Посланник лорда Скоггарда прикрыл за собой
дверь. Ула предполагала, что советника Резло не оставят одного. Слуги уделят
внимание желаниям гостя и помогут расположиться в замке: все необходимые
распоряжения были отданы. А сама хозяйка продолжала сидеть в неудобном деревянном
кресле с высокой спинкой, руки безвольно легли на колени.
Леди Бидгар будто летела вниз с башни
собственного замка, задыхаясь от потоков встречного воздуха, с замирающим
сердцем приближаясь к земной тверди, и неминуемая смерть казалась самым
желанным исходом. Ещё утром она испытывала полное счастье и не прочь была
мириться с положением хозяйки земель, готова была бороться за каждый день и
выживание. Всё сломалось в одно мгновенье.
— Ты знал, Харви, знал. — Ула всхлипнула,
но Карвелл и старик, стоявшие перед своей госпожой, увидели лишь сухие глаза,
где билась ярость. — И как отец мог так поступить со мной?
Мысль, что человек, память о котором она
бережно хранила, разрушил её хрупкую жизнь, заставляла задыхаться.