Эльвина качает
головой:
— Она весь день с принцем
Легданом. Мы с ней еще не встречались.
Эдмунд достает из внутреннего
кармана пергамент с нарисованной полуобнаженной девушкой, передает
супруге:
— Он рисовал это и продавал
крестьянам.
Эльвина раскрывает пергамент
и... отшвыривает его, словно обжегшись:
— Что...
это...
Уголок губ Эдманда
приподнимается. Он с удовольствием любуется редкими эмоциями
тысячелетней жены:
— Ты сама видишь. Это наша
Кейт. Я потребовал у Римуса доказать свои новые таланты, и он
нарисовал её. Весьма недурно, кстати. Как думаешь, сколько таких
листовок он успел продать? Я разузнал. Три десятка. Говорят, среди
них была и ты, совокупляющаяся с...
— Остановись... Не говори мне
этого, — голос Эльвины сквозит холодом.
Эдмунд не
останавливается:
— Твои рисунки покупали за три
золотых. Расходились, как горячая картошка в голодную эпоху.
Надеюсь, теперь тебе понятно, почему я потерял терпение и вышвырнул
его из Дома?
Эльвина не без труда берет
мимику под контроль:
— Да, до... дорогой. А
теперь... прошу меня простить, мне нужно успокоиться и привести
себя в порядок.
Эдмунд доволен. Его жена
тысячи лет играет в придворные игры, но сейчас поддалась эмоциям на
простую человеческую шалость. Зато это избавит его от лишних
вопросов и подозрений.
Эльвина грациозно
разворачивается, молча уходит «приводить себя в
порядок».
Когда тяжелые двери за ней
закрывают, тень неподалеку шевелится. Эдмунд делает кивок и позади
него материализуется высокая фигура в черном капюшоне. Это всё, что
Эдмунд о нем знает. Никогда этот человек не показывался ему перед
глазами и не давал себя рассмотреть.
— Что думаешь? — не оборачивая
спрашивает Эдмунд.
Ему отвечает сухой и скрипучий
голос. Кажется, что каждое слово дается с трудом:
— Вы были весьма убедительны и
застали ее врасплох, воспользовавшись эльфийским
высокомерием.
— Она правда поверила, что я
выбросил Римуса из-за глупого художества?
— Да. Только в это она вам и
поверила. Я не почувствовал неискренности. Разрешите задать
вопрос?
Сегодня он что-то
разговорчивый.
— Спрашивай.
— Вы же не вычеркнули Римуса
из родовой книги?
Уголок губ Эдмунда слегка
приподнимается:
— С чего ты это
взял?
— Я всё еще чувствую его
родовую печать. Но она другая. Я не могу понять, где он.
Эдмунд никак не выражает
удивления на то, что чужак в состоянии чувствовать родовые печати
Дома Галленов.