Но… Голая рука мужчины оказалась такой волосатой и жёсткой, что
Ханна не смогла её прокусить.
Стражник даже не ослабил хватки. Схватил другой рукой за волосы,
заставляя разжать зубы.
– От же кусучая! – рассмеялся он, запрокидывая Ханне голову и
влепляя пощёчину.
Оглушённая, она вмиг оказалась на плаще, а стражник навис
сверху, спешно расстёгивая ремень на штанах.
– Хлебушка! – закричала старуха.
Мужчина навалился на Ханну, и она зажмурилась, задыхаясь от его
вони. Хотя бы не видеть его, думать, что всё это снится…
– Хлебушка! – запах каши стал нестерпимым, перебивая ароматы
немытого мужского тела и запах из его рта.
– Заткнись! – рявкнул на старуху стражник и… кубарем скатился с
Ханны.
Она открыла глаза и непонимающе уставилась совсем в другое лицо
– длинное, носатое. Над нею стоял начальник стражи.
Он почему-то всё ещё не сменился, и непонятно было: что ему за
дело до подчинённого, решившего вот так весело позабавиться?
Ведь не пожалел же узницу. Вон какое лицо: недовольное,
злое.
– Это чего?.. Это… – губастый стражник, морщась от боли, пытался
натянуть штаны.
Он путался в ремне и в словах – разгорячённый, багровый. Тоже не
понимал, почему вдруг получил пинка от начальства по самому
святому.
– Бургомистр велел присмотреть за девкой! – мрачно пояснил
начальник стражи. – Он идёт сюда с ведьмой. С самой страшной,
которая глава городского ковена. Так что… уматывай поживее! А ты… –
Он посмотрел на Ханну. – Вставай! Разлеглась тут, как уличная!
Женщина замешкалась, пытаясь одёрнуть юбку. Начальник стражи
схватил её за запястье руки, что судорожно сжимала зеркальце,
дёрнул вверх и по привычке выкрутил кисть, освобождая блестящую
вещицу.
– А это ещё чего у тебя?
Ханна так и обмерла.
Заклятие не было составлено специально под Александэра. У неё не
имелось ни портрета его, ни вещей, чтобы показать адскому магу. И
тот сотворил ловушку под злую натуру, бросившую родное существо… в
ад.
Но ведь тюрьма – тоже ад, только устроенный людьми!
– Хлебушка… – заныла голодная старуха. – Хлебушка!..
Начальник стражи всё ещё делал вид, что не замечает «нищенку» –
родную мать, брошенную им в тюремный подвал подыхать с голоду.
Он с любопытством покосился на Ханну, побледневшую от страха,
повертел зеркальце, не понимая, что же в нём за угроза.
Зеркальце в его руках заблестело, прояснилось, стало как
новенькое.