На первом этаже бывшего дома кожевника квартировала городская
стража. В большой прихожей звенели голоса и железо – дежурные
приводили в порядок оружейную комнату.
Ханна едва успела бросить косой взгляд на копья и арбалеты,
сваленные на полу, на бравого молодого мечника в новой кожаной
куртке, что вытянулся, приветствуя начальника стражи.
Тот ответил небрежным салютом, свернул в оружейную комнату,
засмеялся, обрадовавшись приятелям… А стражники повели Ханну на
узкую лестницу, ведущую в подвал.
Дохнуло холодом и запахом нечистот – они спускались в ад, откуда
уже не выбраться.
Камеры отделяла от прохода решётка из железных прутьев. Такими
же решётками узники были разделены между собой.
Тёмные фигуры сидели на грязной соломе и провожали Ханну
глазами. Она не могла разглядеть лиц. На весь коридор полагалось
два факела, да и тот, что в конце, уже почти прогорел.
Под потолком была протянута верёвка, с которой свисали мешки.
Наверное, так хранили положенную арестантам крупу, чтобы её не
сожрали крысы.
«Значит, тут есть и крысы», – с тоской подумала Ханна.
Она знала: крыса может и укусить. А в сырости подземелья ранка
быстро загноится, заразит кровь. Так и умрёшь, не совершив
мести.
Месть…
Кто не качал на руках родное дитя, не прижимал к груди, не
целовал пальчики, не молился за его счастье и добрым, и злым силам,
тот не поймёт горя матери.
Ханне не дали даже похоронить дочку, подержать её холодную руку,
поцеловать бледный лоб.
Не дал ей Александэр и выплакаться.
Ханна тенью бродила по дому, притворяясь больной. Даже во сне
она не позволяла себе зарыдать – могли услыхать слуги и донести, и
тогда побег не удался бы.
Она терпела. Молилась ушедшим богам и
Сатане, отринувшему человеческий мир.
А потом слёзы перегорели, как перегорает в груди молоко.
Высохли, комками соли застыв у сердца. И месть внесла первую
страшную запись в книгу ожидания.
Свободная камера нашлась в самом конце коридора. Губастый
стражник позвенел ключами, толкнул решётку… В полутьме и не видно
было, что там есть дверь.
Пол был земляным, только в углу высилась кучка соломы. Пахло от
неё так же, как и везде, – нечистотами и людскими телами.
– Вот тебе новое гнёздышко, птичка, – осклабился стражник. –
Обед тебе не положен, на довольствие ставят утром. Посидишь тут
голодная, может, будешь сговорчивей? Я могу подстелить плащ?