Доказательство жизни - страница 2

Шрифт
Интервал


ты бежишь от себя по дорожной петле?
Мы умеем отсчитывать мили на местности,
ограничивать путь от земли до небес,
но не знаем, как близко от злобы до нежности,
далеко ли от ангела прячется бес?
Мы, слагая года, ограничились в вечности,
без сомнений решив: за чертой – пустота.
Но боится увидеть себя в бесконечности
вдруг прозревшая наша с тобой слепота.

«Уходят в путь последний капитаны…»

Уходят в путь последний капитаны,
уходят в вечность золотые корабли.
Они несут в ладонях невские туманы
с фигуркой скорбной Гоголя вдали.
В их трюмах не найти серебряные слитки —
от тьмы и сумрачных теней на берегу
они увозят мудрость, скатанную в свитки,
что тайны слов безмолвно стерегут.
И берег опустевший не услышит Баха,
не примет яд насмешливый Сократ,
не будет плакать снова Андромаха,
не ступит в лунный свет с Иешуа Пилат.
Уходят капитаны с горечью потери
в последний путь – навеки, навсегда —
и затворяют в небесах лазоревые двери
в черте, где с солнцем сочетается вода.

«Так трепетно горели три свечи…»

Так трепетно горели три свечи,
бросая вызов звёздам и кометам,
слезами посвящая нас в ночи
в мир тайных знаков и приметы.
Три светоча над бездною миров
стирали время и пространство,
а лунный свет колодцами дворов
делился с вечным постоянством.
Касались руки, слов метались тени,
сгорала на костре свечей любовь,
по милости извечной провиденья
из пепла возрождаясь вновь и вновь.
Так трепетно в ночи мерцали свечи,
затмив собою звёзд далёкий свет,
и две души в холодный зимний вечер
в их пламени встречались тет-а-тет.

«Я, заложник ночей и сумятицы чувств…»

Я, заложник ночей и сумятицы чувств,
нос расплющив об окон витрину,
в отраженье своё равнодушно смотрюсь,
выгибаю, как кошка, бессонную спину.
Пропускаю слова через ситечко слуха,
зёрна смысла сажаю на памяти грядку,
одуревшей от солнца весеннею мухой
бьюсь в стекло февраля, нарушая порядки.
С чёрной клетки на белую бравою пешкой
день за днём я шагаю дорогой своей
и беспамятство снов разбавляю пробежкой
по просторам бескрайним житейских полей.
Разрешаясь от бремени каплями мыслей,
осаждаю на лист их словесную взвесь,
пустоту наполняю различными смыслами
в оправданье тому, что на свете я есть.

«Укрытый снегом, город на ветру дрожит…»

Укрытый снегом, город на ветру дрожит,
и фонари глазеют в небо с тусклым вызовом.
Прохожий, погруженный в воротник, спешит,