Они сидели на диване рядом, и
шершавая ладонь Жаклин гладила бронзовую от загара руку дочери.
– Он был очень красив. Высокий, с
голубыми глазами и золотыми кудрями. А любить… Нет, не любила. Но
была увлечена. Он предложил мне позировать для его картины, и мне
это польстило. Лето, цветущий луг и молодой красавец с мольбертом.
Кто бы смог устоять?
Все эти романтические бредни ничуть
не тронули Амели. Ее интересовала практическая сторона вопроса.
– Тебе тогда было за тридцать. Ты не
знала, что уже изобрели презерватив?
Жаклин хрипло засмеялась.
– Хорошо, что ты уже об этом знаешь!
Ты осуждаешь меня? Зря. Это случилось только раз, когда картина
была почти закончена. И если ты думаешь, что я отправлялась на
очередной сеанс, намереваясь затащить в постель мальчика, который
был моложе меня на десять лет, то ты ошибаешься. На следующий день
он собирался возвращаться в Париж, мы выпили по этому поводу
хорошего вина (до сих пор помню, что это было «Шато Лагранж»), и
всё случилось само собой.
Мать надолго замолчала, погрузившись
в воспоминания, и Амели не торопила ее.
– Зачем ты вернулась? – Жаклин
выдохнула это почти со злостью. – Я думала, ты понимаешь, что в
Париже тебе будет лучше. Я хотела, чтобы ты увидела, что за
пределами нашего болота тоже есть жизнь. Я хотела, чтобы эти
кумушки – и Бригитта, и Валери, и старуха Дюпре – подавились своей
желчью, узнав, что я отпустила тебя из Эстена. А ты вернулась…
И столько боли и разочарования было
сейчас в голосе матери, что у Амели тревожно сжалось сердце. А
Жаклин резко поднялась, сгребла белье и пошла в подвал, где у них
стояла стиральная машина.
Амели с трудом вспомнила, что обещала
Фернану экскурсию по деревне. Вернулась в спальню и в дополнение к
короткой юбке в шкафу Доминики отыскала более-менее подходящую
блузку. Покрутилась перед зеркалом. В свой последний день в Эстене
ей хотелось выглядеть особенно красивой. А дальше – Париж или
замшелая пещера? У нее была еще ночь на раздумья.
Одежда сестры сидела на ней довольно
неплохо. Не хватало только сережек в ушах. Свои она оставила в
Париже. Специально не взяла в Ниццу ничего из своих скромных
украшений – надеялась, что Эрик подарит ей новые. Наивная дура!
Она проскользнула в комнату матери,
выдвинула ящик комода, где стояла шкатулка с бижутерией. Жаклин,
как сорока, любила все блестящее. Вот эти золотистые, с зелеными
камушками, вполне подойдут.