Я промолчал, все еще смотря на страшные, полученные много лет
назад шрамы, расползшиеся по телу несчастного и выражение дикого
ужаса на его лице.
0111
Сев в локомобиль, я первым делом отыскал флакон одеколона
«Графский», и тут же вылил половину на себя, а половину на свою
напарницу, чтобы хоть как-то отбить впитавшийся в одежду запах.
Помогло не особо — запах разложения в салоне просто обрел более
благородные ноты.
Вздохнув, я направил локомобиль на Васильев остров и вскоре мы с
Ариадной уже были в моих апартаментах.
— Платье в мусор, — постановил я, оглядывая ее слипшиеся от
крови кружевные манжеты.
Распахнув шкаф, я бросил ей на руки свой старый серебристый
мундир духовно-механического училища.
— Завтра найдем что-нибудь получше, а пока что есть.
Отмывшись и сменив одежду, я велел служанке подать чая не жалея
как и обычно сахара с бергамотом и, расположившись в кресле возле
окна, принялся ожидать, пока приведет себя в порядок Ариадна. Уже
вечерело, я сидел в темноте, смотря как на далеких колокольнях
вспыхивают первые прожекторы. Мне предстояло о многом подумать.
Шум воды в душе стих, и Ариадна присоединилась ко мне. Я не смог
сдержать улыбки: невысокий механизм утонул в сукне моего мундира.
Впрочем, улыбки машина не увидела: из-под закатанных рукавов
виднелись все еще раскрытые пальцы, и Ариадна деловито вычищала
лезвия одним из моих полотенец.
— Впечатляющие у тебя коготочки, — я отпил чай и указал Ариадне
на соседнее кресло. — Вскрыли беднягу как устрицу.
Я помедлил, продолжив рассматривать длинные полосы металла.
— Или как того несчастного дознавателя. Зачем ты это
сделала?
Щелкнуло, и Ариадна подняла голову, в ее светящихся синим глазах
читалась что-то невыносимо тоскливое.
— И я не буду говорить об этом с вами. Вас произошедшее не
касается. Тем более что, это было до того, как инженеры
перенастроили мои алгоритмы.
Повисло молчание. Долгое и тяжелое. Когда я наконец уже решился
что-то сказать Ариадна вдруг продолжила:
— Виктор, вы знаете в чем самое главное отличие человека от
машины? Если разобрать человека, то назад его уже не соберешь... И
знаете... Я очень завидую вам, людям. Вы знаете, Виктор, сколько
раз они меня разбирали? Едва я сделаю что-то не так, как они снова
приходят за мной и перебирают меня по винтику. Перенастраивают мою
голову. И после я всегда становлюсь другой, совсем другой, не
такой, как была раньше. Абсолютно чужой для себя. А они перебирают
и перебирают меня. А я же просто выполняю то, что они сами
предписали мне делать своими же программами. Я же даже не понимаю,
что делаю неправильно… — ее плечи вздрогнули в почти человеческом
жесте. — Знаете, Виктор, раньше я очень боялась сделать что-то не
так, ошибиться, дать им повод снова залезть в мою голову. А сейчас…
Если бы я была человеком, я бы сказала, что я устала. Невыносимо
устала от всего этого.