Итак, Меликов, узнав отца своего мучителя, понимает, что вы
возможно тоже в городе. У него начинается горячка. Между тем вы
узнаете об опасном свидетеле от Крестопадского и, наведя справки,
отправляетесь к нему домой. Мне не известно, решили ли вы устранить
опасного свидетеля или вернуть его в свою коллекцию. Однако когда
вы сумели проникнуть в комнаты Меликова, тот увидев вас, скончался
от разрыва сердца.
Однако для вас он не был человеком. Лишь музыкальным
инструментом, на котором вы играли свои мелодии. Но инструментом,
который вы очень и очень ценили. И потому как только Меликов замолк
навсегда, вы не бросили его на полу, тело вы бережно убрали в
увиденный в комнате футляр. Ведь вы отдавали дань инструменту, на
котором так много играли в юности. Чьими криками вы
наслаждались.
— Музыка не только в криках, — Клекотов-младший покачал головой.
— Музыка еще и в том, как отзовется тело. В напряжениях каждой
жилы. Если бы вы знали, какой это восторг чувствовать, как
отзывается инструмент на малейшее движение пилы. Какую музыку
рождают в его нутре ножевые аккорды.
Сын барона блаженно заулыбался и вдруг пожал плечами:
— Возможно, так сказал бы я, если бы был вашим искомым
душегубом.
Клекотов облегченно откинулся в кресле и продолжил:
— У вас нет ни единого доказательства. Те тела нашли много лет
назад. Все поросло быльем. Даже если вы докажете, что я приходил к
Меликову, это вообще никак не повлияет. Умер-то он сам. Конечно,
были у меня и помощники, люди достаточно знающие. Но вы же сами
убили их в Симеоновом саду. Незадача. Так что вы будете делать
дальше? Обыски? Ни один суд никогда не позволит обыскивать дворец
Клекотовых. Тем более, без улик.
— Я сомневаюсь, что остальных жертв вы мучаете здесь. Особенно
когда у вас в городе есть фабрики.
Клекотов пожал плечами.
— Без улик вы не сможете заставить суд обыскать и их. Разве что
проникнете туда сами? Двадцать цехов, квадратные километры складов
и мастерских. Не хватит и тысячи человек, чтобы хоть что-то
найти.
— Виктор, разрешите мне достать и вскрыть конверт?
Дождавшись кивка, Ариадна рывком дернула руку и по столу
зазвенели пластины камеры-обскуры.
Они падали на венецианское стекло и устрицы, десятки тяжелых
пластин. Искаженные лица. Иссеченные тела. Длинные ряды
инструментов.