Телефон, что дали в «Горсправке», долго не отвечал. Герман уже хотел повесить трубку, когда знакомый голос ответил: «Слушаю».
– Люся? – выдохнул Герман, потом сбитый с толку, попросил к аппарату Озу.
– А кто его спрашивает? – после долгого молчания неуверенно спросила она.
– Его друг.
– Герман, это ты? – вновь спросила она изменившимся голосом.
– Здравствуй, Люся.
На другом конце провода замолчали. Он вдруг понял: она плачет.
– Где Оза? У меня скоро самолет.
– Он умер. Ты должен приехать. Запиши адрес.
Она ждала у подъезда. Долго и сосредоточенно разглядывала Германа…
– Входи.
Он ходил по мастерской Озы, подолгу останавливался возле некоторых работ и слушал Люсю.
– Позавчера сорок дней было, как умерла его мать. Помнишь ее? Тихая была старушка.
Помнил ли он тетю Олю? В его воображении возник образ немногословной, незаметной, рано состарившейся женщины, работавшей в больнице санитаркой. Она вспомнилась ему в платке, в темных одеждах, идущей в церковь. Муж – пьяница, сын – инвалид. Пожизненная материнская каторга.
– Умерла, как и жила, незаметно. Одна жила. Не соглашалась к нам переезжать. Помешать боялась. Все в церковь ходила, молилась за нас.
Герман стоял перед портретом его матери. Почти фотографическое сходство. Но все же не она. В жизни она была не такой торжественной, даже напыщенной.
– Это не она, – наконец произнес Герман.
Люся не ответила. Будто не расслышала.
– Оза в последние годы много пил. Это его и погубило.
Он переходил от полотна к полотну, и с каждой следующей картиной во мне росло болезненное чувство неловкости. Будто ему приходилось быть невольным свидетелем чьей-то бестактности или глупости. С растущим раздражением он отчетливо сознавал никчемность той живописи, что видел сейчас. Бездарность торжествующе смотрела на него со стен мастерской. И за ее циничной усмешкой он болью ощущал трагедию друга детства.
– Здесь, очевидно, не лучшие его работы? – спросил он.
– Что, бездарны?
Он вздрогнул. Она сказала это жестко, безжалостно, и вместе с тем как-то буднично.
– Его лучшие работы – на стенах кабинетов партработников и героев соцтруда, – с ироничной усмешкой добавила Люся. – В последнее время он копировал вождей. Работал на заказ.
– И слишком поздно понял, что это не живопись?
– Если понял вообще, – ответила она.
– Оза был умным человеком. Не думаю, что… – Он замолчал.