Холодный декабрь 53-го года
Видавшая виды тарахтящая «трехтонка» весело вкатила во двор и, притянув на лобовое стекло лучи скупого декабрьского солнца, лихо тормознула у крыльца длинного барака. Хлопнула дверка, запел снег под валенками, затопавшими тотчас по старой скрипучей лестнице и пнувшими пару раз по порогу, не столько, чтоб стряхнуть снежное крошево, сколько машинально и для порядка, бойко перескакивают, подшитые, через порог, сквозь громко «зевнувшую» дверь, в густых клубах морозного воздуха.
Хозяин их сорвал было ушанку, да так и не швырнул ее на лавку, пораженный увиденным. Жена его стояла перед ним, толстая и неуклюжая в зимнем одеянии и бережно поддерживаемая тещей.
– Отвези меня, пожалуйста, Ислам, – робко прошептала мама и тут же со стоном закусила губу, сморщившись от резкого толчка под сердцем.
У отца оживления разом сгинуло с лица, и тревожная озабоченность заметалась в глазах.
– Что, уже? – пробормотал он, растеряно затоптавшись на месте и вновь натягивая шапку.
Мне шесть лет, я бегу к отцу по узкой и длинной нашей комнате, а матовый светлый день в широком окне будто подталкивает меня в спину. С разбега влепляюсь носом в отцовский ватник, чувствую его холодную шершавую ткань, а морозная армейская пуговица жжет мне щеку. Я с удовольствием вдыхаю любимые запахи бензина и машинного масла, настоянных на морозе: в носу щекотно, а мне весело. Отец машинально ерошит мне волосы, но сейчас ему не до меня, он неотрывно смотрит на маму.
– Ради аллаха, дочка, ты ничего не бойся! Главное, спокойствие. Аллах даст, все будет хорошо, – тараторила тем временем бабушка, поднимая воротник маминого пальто и нежно похлопывая дочь по спине.
– А ты, сынок, отвези ее и приезжай обедать.
– Да не успею уж…
– Приезжай, Ислам, приезжай.
Отец осторожно вел маму к машине, а когда она остановилась нерешительно перед высокой подножкой, бросился к крыльцу, с силой рванул примерзший к нему деревянный ящик, подставил ей под ноги, помог втиснуться в кабину и осторожно закрыл дверцу. Машина плавно тронулась, строго осознавая важность момента.
Две головы приникли к окошку, выходящему во двор: одна – седая, в белом платке, сокрушенно покачивающаяся, а другая – вертлявая и глупая голова ничего не понимающего, но любопытного мальчишки, поскучневшего вдруг от опустевшего и затихшего дома. Давно уже выехала из ворот машина, а они все не уходили от окна, и бабушка без конца повторяла одно и то же: «Эй, Алла, эй, Алла!» – вздыхая и меняя интонацию. А потом, наконец, отойдя от окна, и уж из кухни громко произнесла: «Уф!», на что я немедленно отозвался вопросительно: «А?» Бабушка за дверью рассмеялась.