Каково же было моё удивление, когда его там не оказалось!
Но хуже всего было то, что Рамины тоже нигде не было. Она взяла
мои деньги и уехала с торговым караваном в сторону юга. Больше я
никогда её не видела.
Как странно это бывает: жизнь идёт своим чередом, каждый день
ничем не отличается от предыдущего и от тех, что были неделю назад,
месяц назад. Закатывается и поднимается над высокими стенами города
солнце, сквозь тучи мерцают звёзды — россыпь святых душ,
приближённых Нииры. Чтобы не потеряться во времени, беспрестанно
заглядываешь в растрёпанную тетрадь, что лежит за стойкой у
Мартина. В ней хозяин отмечает дни, записывает выручку и долги. А
теперь вдруг всё закружилось, покатилось цветным колесом, хочется
хотя бы ненадолго остановить это неумолимое течение, смывающее всё
привычное и подхватывающее, несущее куда-то в неизвестность.
Не успела я опомниться от чудесного исцеления Тихой Уны, как
теперь Рамина. Злюсь ли я на неё за воровство и побег? Не могу
понять. «Усатый волк» рассердился так, что едва не выдернул от
досады собственные усы. Как выяснилось, моя бывшая подружка успела
задолжать и ему, и даже Кьяре, хотя мне трудно представить себе,
каким образом ей удалось выпросить у сварливой кухарки хотя бы одну
монету в долг. Хозяин сыпал проклятиями и с досады пинал ногами
всё, что попадалось на его пути, — кочаны капусты, корзину со
свёклой, мешок с перловой крупой. Когда худой бок мешка не выдержал
натиска и прорвался, выпуская зерно золотистым ручьём прямо Кьяре
под ноги, он вдруг остановился и перевёл взгляд на меня. Я застыла
в дверном проёме со стопкой чистых и насухо вытертых Уной тарелок.
Предстояло наполнить их тушёным мясом и гарнирами, собрать на
подносы, разнести многочисленным гостям. Мартин упёр мясистые руки
в бока и грозно глянул на меня из-под лохматых бровей:
— Слышал, эта негодница вытащила у тебя кошель?
— Это правда, — кивнула я.
Ко мне тут же подлетела Кьяра со скалкой наперевес.
— Ну а ты где деньги взяла? — выкрикнула она. От кухарки сильно
несло чесноком, вечно красное лицо блестело от жара горящей плиты.
— Гляди, если узнаю, что чаевые прикарманивала! Три шкуры спущу с
тебя, дрянь такая!
Это правда, иногда мне давали монетку-другую сверх положенного.
Когда народ расходился, Кьяра выворачивала карманы всех работниц и
выгребала чаевые в большую глиняную кружку. Каждый следующий вечер
кружка вновь оказывалась пуста, а когда одна из помощниц
возмутилась, старшая тут же топнула на неё и напомнила, что она
получает жалованье, а всё, что девушкам дают сверху, должно идти на
общие нужды. Не знаю уж, что это были за нужды, у меня даже и
жалованья-то не было толком. Всё, что я зарабатывала на кухне и с
клиентами в комнатах второго этажа таверны, приходилось отдавать в
счёт проживания, еды и редких покупок необходимого белья или мыла и
свечек.