— Эй, девочки, девочки, прекратите сейчас же! — запротестовал
хозяин, размахивая поварёшкой. — Вы опрокинете кастрюлю и
обваритесь, а вам ещё работать!
Да, подумала я, усаживаясь на лавку рядом с подружкой и
оглядывая корзины с нечищеными овощами. Нам ещё работать до заката,
а затем — приводить себя в порядок и снова работать до рассвета…
Кормить гостей, ублажать гостей. Щека пылала, но слёз почему-то не
было, будто ударили не меня, а какую-то пустую оболочку, по
случайности оказавшуюся в распоряжении моей души.
Так было в самом начале, когда меня вытолкали из церковного
приюта в большой мир и я не могла поверить в то, что происходит с
моим телом. Внешнее и внутреннее, казалось, не имели никаких точек
соприкосновения. Потом я перестала думать об этом, мне было
попросту некогда. Я должна была заботиться о том, чтобы моё
смертное обличье находилось в порядке, не умирало от голода и
жажды, не подхватывало случайную хворь, не зарастало волосами или,
не приведи Господь, прыщами. Свои мысли я затолкала куда-то на
самое дно сознания. Туда, где ещё раньше до этого был спрятан мой
некстати полученный по наследству магический дар.
Солнечный страж прикоснулся ко мне — не руками, не глазами и не
голосом. Он всколыхнул во мне всё, что уже давно пряталось под
семью замками и не должно было показываться на белый свет. Так
бывает, когда в распахнутые зрачки попадает яркое солнце — больно,
и потом мучительно мешается чёрное пятно. От солнца, но слепое,
мешающее пятно, которое никак не удаётся сморгнуть. Моя жизнь — это
самое пятно, всё, что происходит со мной уже больше года, — одно
чернильное, невыводимое пятно. Нож соскользнул по пальцу, и я
порезалась. Мои руки дрожали. Рамина толкнула меня в бок и указала
на капающую в котелок кровь:
— Ты заснула, что ли?
Я вскочила, умылась из кувшина, перевязала палец и взялась за
работу — на этот раз спокойно. Меня здесь не было. Я стояла у
сторожевой башни в мантии Солнечного стража, и ветер трепал мои
распущенные волосы. Спустилась ночь, и моё, ставшее теперь
абсолютно чужим, тело оказалось в цепких и жадных руках какого-то
купца, затем — в мозолистых ладонях солдата, а затем Рамина лежала
взлохмаченной головой на моих коленях и говорила, говорила что-то,
пока мы обе не провалились в сон. И даже во сне я не вернулась в
город, чернеющий под высокой стеной. Я шла из Ольдена прочь по
запорошенной снегом тропинке, а впереди бежала серебристая
остроухая лиса и заливисто лаяла.