Хватка Лея совсем ослабела. Предвечный опустил
голову. Лия, что долгое время вглядывалась в лицо смертного с
неослабевавшей надеждой, сникла. Ее прекрасное лицо исказило
отчаяние.
Альвах ощутил это отчаяние даже сквозь двойную
защиту ее заточения. Несмотря на туманившую, терзавшую разум дикую
муку, он по-прежнему помнил все, что было сказано. И понимал, что
держит в руках надежду целого мира - своего мира. Он никогда не
мыслил себя вершителем судеб стольких людей, хотя в далеких,
забытых юношеских мечтах грезил о том, чтобы сделать что-то великое
и полезное для всех. И теперь, когда появилась в этом
необходимость...
Разум Альваха отрешился. Внезапно он вновь
явственно увидел себя в женском теле, прекрасном теле прекрасной
принцессы Марики. Марика сидела на мягким тюфяке супружеского ложа
в полутемной комнате, которую освещал только горевший очаг. Возле
очага в своем излюбленном кресле была Ираика, которая держала на
коленях тяжелый том геттских сказок. Подле нее устроились дети -
двое близнецов, продолжателей рода Дагеддидов. Их старший брат,
темноволосый Хэвейд, сидел подле матери, прижавшись к ее теплому
боку. Рука принцессы Марики обнимала его за плечо.
Ираика подняла голову. Взгляд ее синих лучистых
глаз выражал заботу и тепло.
- Ты, должно быть, устала, сестра, - слышала Марика
сквозь множество минувших дней. - Ты бледна. Отдохни...
Теплое тело под ее рукой вздрогнуло. Сын тоже
смотрел на принцессу, и в его глазах была тревога - тревога за
мать.
За мать...
Альвах еще не отошел от этого воспоминания, а перед
его взором уже мелькали другие - беззащитные, розовые тельца детей
в неумелых руках матери, их бестолковые младенческие улыбки, первые
неуклюжие шаги и - радостное лицо Седрика, что часами возился со
своим выстраданным потомством в их королевских покоях, мешая жене
заниматься с книгами. Потом - сосредоточенное, полное отчаянной
решимости лицо маленького Хэвейда, впервые в жизни под присмотром
отца и присутствовавшей здесь же матери взявшего в руки меч, конные
прогулки молодых принцев в сопровождении родителей, семейные вечера
с участием Генриха, Ираики и старого короля, забота старшей
принцессы о своей извечно угрюмой "сестре", оружейные забавы с
де-принцем Генрихом, искренне изумлявшимся искусности Марики и ее
владению мечом и щитом, и даже неуемная, раздражавшая забота
Седрика, что укрывал плечи теплолюбивой жены снятым с себя плащом
или без нужды, но с искренним желанием помочь подсаживал ее в
седло. Чем больше таких воспоминаний проносилось сквозь память
романа, тем сильнее в его разум стучалась неприятная, но
справедливая мысль - принцессу Марику любили. Ее любили искренно и
сильно - ее королевская семья, дети, обожавшие мать, супруг,
терявший голову рядом с ней и все велльские подданные. Инквизитора
Альваха любила только едва знавшая его девочка Бьенка, любила
чисто, но недолго. Альвах всегда был один - и среди легионеров, и с
охотниками за нечистью, и даже в служении Храму он по-прежнему был
один. Извечное одиночество не уходило на чужих пирах, куда его
приглашали волей случая, ни при исполнении страшной и неприятной
работы, ни в объятиях хотя бы одной из его многочисленных
женщин...