Пока я буравила взглядом Софу с сыночком, к короне вышла Мельке.
Горе никого не красило, а, если к этому добавить безумие, картина
вырисовывалась удручающая. Воспаленными глазами она посмотрела на
Алима, на всех нас, и скривилась.
— Эта корона по праву должна принадлежать внуку, а вы отняли
моего мальчика. Лишили последней радости в жизни. Будьте прокляты!
— расхохоталась каркающим смехом и, коснувшись венца, осыпалась
пеплом на мраморный пол.
— Мама! — надрывно вскрикнул Биньямин, выбежал вперед и упал на
колени. — Мама, как же так? Зачем? — завыл, зачерпнул в ладони
пригоршню пепла, и тот ручейками посыпался между пальцев.
Приподняв голову, мужчина осмотрелся затуманенным взглядом.
Запнувшись об Алима, исполнился дикой злобы.
— Это ты! Ты виноват! Ты лишил меня всего! Лишил самого
дорогого…
Я думала, Биньямин накинется на брата, поэтому невольно
подступила к нему поближе. Однако, доведенная до отчаяния тварь,
молниеносным прыжком — откуда столько прыти взялось? — кинулась на
Мусечку. В воздухе блеснула сталь, раздался отчаянный женский
вскрик и звук падения. В храме вмиг похолодало. Серыми тенями к
убийце метнулись псы Стужева.
— Нет! — раздался отчаянный вскрик Алима, отчего сердце
болезненно сжалось.
Только не это! — в нагромождении тел не сразу разобрала, удалось
ли убийце совершить задуманное.
Биньямина, покрывшегося ледяной корочкой, оттащили в сторону,
заломили руки и поставили на колени двое псов Стужева.
— Ох, что же это делается? В храме божьем такое безобразие
учинил, ирод, — раздалось ворчание Мусечки, а у меня вырвался вздох
облегчения — цела! — Ося, слезай уже с меня, раздавишь! — пробурчал
недовольный голос. — Ося? Ося, ты чего молчишь?
Ближе всех к Мирьям стоял герр Айзебэрг. Он первым поспешил на
помощь женщине, сдвинул в сторону тело мужа и изумленно уставился
на испачканную в крови руку.
— Целителя! — закричал раввин. — Срочно позовите целителя!
— Поздно, — процедил Алим, стискивая поручни коляски, — он.
Убил. Отца. — Декоративные накладки на поручнях хрустнули,
разлетелись на кусочки. — Предатель!
— Осечка-а-а, — заголосила Мирьям, осознав, что случилось
непоправимое.
Как? — озноб пошел по коже, из глаз ручьями хлынули слезы. Ноги
будто к полу приросли. Сердце на части рвалось от жалости. — Осипу
Аароновичу еще жить и жить. Так радовался будущему малышу!