Глоток страха как яда, и все, ты – обычный смертный, вполне можешь уйти, то есть освободиться. Она тоже пыталась. Многократно. Благо, поводов в этой жизни – не счесть. Не вышло. Видно, прививка, которую получила дома, действовала безупречно.
Чтобы вернуться, она должна дойти до конца – наполнить собой новую душу, передать ей все то, что накопила сама. Чужому не передашь. Большая часть потеряется, сгинет, отторгнется как чужеродный, стало быть, опасный элемент. Новое в себе – подаренное ли, обретенное ли – нужно полюбить, чтобы принять. Случается и другое: полюбишь ты, но не полюбят тебя. А без любви разве впустишь в себя иное?
Каждый приход готовится. Уход – тоже. Она, увы, так и не исполнила своего предназначения, не дали. Не рассчитав, вступила в схватку и – проиграла. Слишком неравны оказались силы. Поэтому последний срок – она усмехнулась пришедшей на ум фразе – положено не просто отмотать до конца, но оставить вместо себя душу, которая бы сделала то, что не удалось ей. Сегодня она твердо знала – чью.
Когда-то была надежда на дочь, но те, кто неусыпно их пас, не дремали, и дочь ушла в столбе черного пламени автокатастрофы. Саму ее тогда выбросило через лобовое стекло на обочину. Сначала дороги, потом – жизни. В реанимации собрали по кускам, научили ходить. Зачем? Поняла, когда прекратили вводить блокаторы, и вернулась способность мыслить: внучка. Юленька. Она – продолжение, она – замена.
* * *
Она знала про внучку все: как растет, чем занимается, что любит и что ненавидит, ее привычки, характер. Юля же о существовании родной бабки не ведала. Так устроил отец.
Пока девочка находилась в Петербурге, отцу, воспитателям, учителям нетрудно внушались мысли, как вести себя с ребенком, что показать, о чем рассказать, от чего предостеречь или наоборот – куда направить. К пятнадцати годам внучка понимала про город если не все, то очень многое, по крайней мере, больше, чем большинство взрослых.
Как и должно, Юля естественным образом становилась частичкой города, ее душа верно и преданно сливалась с его душой. Оторвать одно от другого теперь удалось бы, лишь выдрав с мясом и кровью, но именно в это время бывший зять засобирался в Москву, решив, что накопил достаточно сил для столичного плавания.
Воздействию он не поддавался. Его словно бы облили водой на стоградусном морозе, да так и заворожили: под гладким непроницаемым ледяным панцирем гуляла абсолютная пустота, попытки проникнуть внутрь скатывались с отполированной глыбы горохом, не задерживаясь ни на мгновение.