— Если потери были невелики, значит,
"трубки" применялись не с целью убить, — задумчиво поговорил
молчавший до того Фа Хи.
— И ты слышал об этом оружии, монах?
— тут же повернулся к нему каган.
— Я слышал лишь о порошке и его
разрушительной силе. Что её начнут использовать против врагов, было
лишь вопросом времени.
— Хочешь сказать, оружие изобрели
специально для этой войны? — нахмурился главный халху.
— Кто знает? Я давно не был в
Шихонге.
— Но твоя преданность по-прежнему
принадлежит им! — влез в разговор старик Чинбай. — Почему иначе ты
не предупредил нас об этой опасности?
Понимая, что забиваю ещё один гвоздь
в крышку собственного гроба, я расхохоталась... и, конечно, вызвала
новую бурю негодования. Даже каган, до сих пор относившийся к моим
выходкам довольно снисходительно, сдвинул брови и угрожающе
громыхнул:
— Для тебя это — забава?
— А для вас? — усмехнулась я. — И
это — совет, цель которого решить, как одолеть врага?
Вместо совместного обсуждения и обмена полезной информацией —
взаимные нападки и глупые обвинения! Все разумные советы
воспринимаются как личное оскорбление, только потому что их
произнёсший, видите ли, не мужчина, не халху или слишком молод!
Очевидно, шихонгцы готовились к этой войне задолго до того, как её
объявили. А наша утренняя атака проводилась вслепую и
превратилась бы в кровавую резню, если бы не своевременное решение
принца Тургэна отступить! Это, — я ткнула пальцем в «снежинку», —
доказательство того, что шифу Фа Хи прав. Войну с Шихогом не
выиграть силой, тем более, что с воспламеняющимся порошком сильнее
— они. Но когда учитель пытался сказать об этом, его не слушали. А
теперь он виноват, что не предупредил о порошке, который назвали
"детской забавой", когда о нём говорила я? И, по-вашему, наблюдать
за всем этим не забавно?
На физиономиях моих "собеседников" —
самые разнообразные эмоции от глубокого шока до испепеляющей
ярости. Только Фа Хи — как всегда невозмутим, а Тургэн, казалось,
готов броситься ко мне и обнять. Лицо кагана уже было даже не
бордовым, а синеватым.
— Вон! — прохрипел он.
— Отец! — вскинул голову Тургэн, но я
не дала ему продолжить.
— Я и не собиралась оставаться,
великий хан. Для чего? Слушать, как оскорбляют моего мужа за то,
что спас твоё войско, моего учителя за то, что хочет помочь тебе
выиграть эту войну, и меня только потому, что я — латинянка?
Однажды ты сказал, что готов выслушать и возвысить любого, кто
этого достоин, независимо от их происхождения. Жаль, что то были
лишь слова, — почтительно поклонившись, развернулась и с гордо
поднятой головой зашагала прочь.