Действуя палкой как ломиком, я закатил на затрещавшую дверь большой обломок скалы. Тяжело перекатываясь, глыба устремилась вниз по лотку, затем по желобам и с шумом плюхнулась в воды сая. Мощный фонтан окатил противоположный берег, слизнув с валуна грязные следы чьих-то сапог. Вот это да! Я бросил на лоток несколько камней помельче, и они весело ускакали в сай. Друзья по несчастью смотрели в мою сторону.
Довольно быстро я справился со своей работой. У реки прибавилось камней, а на склоне обнажилась изуродованная, взрытая камнями земля с глубокими вдавлинами. И нити бледных ползучих трав. Даже под камнями они продолжали жить, искали выход к свету.
Я стоял на коленях и рассматривал эти травинки. Родные мои, совсем как я, как все мы… Все живое на земле — родственники…
Потом я перетащил свои деревяшки на участок старухи, и она, вопреки страхам, бросилась мне помогать. Спустив в сай первую глыбу, с которой больная сама никогда бы не справилась, мы долго сидели, загнанно дыша. Наконец я смог спросить:
— Как же вас зовут, апа?
— Мамлакат… — прошептала она.
Разговорились. Она из дальнего кишлака. Семья бедная, неудачливая, всегда в долгах, в отработках. И замуж никто не брал Мамлакат, даже без калыма. Кто приведет в дом девушку с собачьим джинном внутри?
— Так вы молодая? — поразился я, голос-то у нее был старушечий. — Сколько же тебе лет?
Она принялась объяснять, в каком мусульманском месяце родилась и в какой знаменательный год.
— Значит, тебе всего лишь четырнадцать? — Никак не верилось мне. — Покажи лицо, не бойся.
— Нельзя! — испугалась она. — Грех!
— Ну чуть-чуть, никто и не увидит. Не то унесу желоб к Худайбергену!
Она тихонько заплакала в знак покорности. Я отодвинул черную грубую сетку — бледное, изможденное личико, будто прозрачное, следы засохшей крови на тонких губах. Плотно сжатые веки, черные, как у мертвого старика на тропе. И капля за каплей крупные детские слезы из-под опаленных болезнью ресниц.
По виду совсем ребенок, хотя четырнадцать лет — преклонный возраст для узбекской невесты.
— Все будет хорошо, — сказал я, опустив сетку.
Я уже пожалел, что увидел ее лицо. В неизвестности было как-то полегче. А тут вот жалость и еще что-то.
— Вот посбрасываем все камни, и табиб-ака обязательно похвалит. Его хорошее слово — тоже как лекарство.