Хоть
и минуло почти сто лет с тех пор, как пришла на Русь греческая вера, но далеко
не всем была она по нраву. Принимали крещение в младенчестве, а вместе с ним и
христианские имена, но коверкали их потом неузнаваемо. Елену звали Аленой,
Ксению Аксиньей, Константина Костеем или Кощеем, а Агнию – Агной, Ягной или
Ягой. А кто-то свои крестные имена и вовсе не помнил, поскольку звали их
по-мирскому, так, как нарекли при рождении. Мачехе Любаве в крещении дали имя
Агапе, но Марья узнала об этом случайно, от отца Морея – вот его христианского
имени вообще никто не слышал. Да и было ли оно у потомственного
знахаря-чародея?
Одна
из теней шагнула в круг от факела, и Марья разглядела сводного брата. Золотом
блеснули кудри, бледные глаза поймали свет, полыхнув по-кошачьи. Иван подошел
вплотную, намотал на руку ее волосы, потянул, заставляя поднять голову и
посмотреть на него. Лицо обдало зловонным от змеиного зелья дыханием, в которое
струйками мешался смрад немытого тела и несвежей одежды.
Она
не выносила его – с детства, с того дня, когда отец привел Любаву с сыном и
сказал: «Вот твоя мачеха, Марьюшка, и твой брат». Богиня Марена забрала к себе
мать, когда та рожала ее, Марью. И зачем только отцу понадобилась новая жена,
да еще такая, которой плевали вслед?
Сына
Любавы звали Княжичем в насмешку, поскольку прижила она его от дружинника
Чурилы. В их диких муромских лесах еще живо было полюдье, когда посланники
княжьи не на погосте собирали дань, а сами приезжали в деревни и кормились по
дворам. Вот так и прикормила Любава Чурилу. Он уехал с податью, а та осталась в
тягости. И не потому вслед плевали, что родила без мужа, а потому, что
ненавидели сборщиков. Не силком ведь ее взял. Но Морею никто был не указ.
Нет,
Любава Марью хоть и не любила, но не обижала – да и не посмела бы. А вот Иван,
двумя годами старше, так и норовил толкнуть, ущипнуть или дернуть за косу. Отцу
она не жаловалась, но спуску брату не давала.
Хуже
стало, когда вошла в девичий возраст. Не знала, куда деваться от его грязных
потных лап. Теперь Княжич уже не толкал ее, а зажимал в угол и щупал, докуда
мог дотянуться. Марья вырывалась, пускала в ход ногти и зубы, но тот лишь
смеялся. И только когда Морей взял в ученики Константина-Кощея, Княжич
присмирел. Стоило тому полоснуть тяжелым темным взглядом, как трусливый Ванька
улетал быстрее ветра, злобно сплевывая и бормоча под нос проклятья.