Вот
только сейчас защитить Марью было некому. Уехал любимый муж в Муром навестить
мать и пропал. Затеяли князья Олег и Изяслав усобицу за город и принесли
большую беду. Ждала Марья Кощея неделю за неделей, лила слезы. Не смерти
боялась – не мог он умереть, но тосковала по нему и душой, и телом. Пришла к
отцу скоротать время за разговором, и…
- Ну
что, Марья, - прошипел Княжич ей в лицо, брызгая слюной, - попалась? Никуда
тебе теперь не деться. Никто не знает, где ты. Никто не придет, не спасет.
-
Чего ты хочешь? – с трудом шевеля тяжелым языком, спросила она.
- Ты
знаешь, чего.
И
вдруг словно проступило что-то сквозь черноту беспамятства. Как вышел ей
навстречу Иван. Сказал, что Морея нет, скоро вернется. Предложил подождать. Не
хотелось оставаться с ним наедине, но устала идти по жаре, жили они с Кощеем
неблизко. Попросила воды, а пока ходил брат за ней, подумала, что давно пора
ему своим домом жить. Хоть и дурной парень, но красивый, девки по нему сохнут.
Взял бы ту же Ягну. Пусть хромая и горбатая, но лицом удалась, и любит его.
Правда, болтали о ней всякое, что ведомы ей навьи чары, но Марья не верила.
А
выходит, зря не верила. И не показалось, что у воды, которую принес Иван, странный
вкус...
-
Заклятье бессмертия! – потребовал Княжич, дернув цепь так, что врезалась в
руку. – Скажешь – останешься жива.
- Она
не может умереть, дурень!
Опираясь
на палку с костяной рукоятью, к ним подошла Ягна. Ее так и звали: Яга –
костяная нога. Когда-то мать пыталась вытравить ее в чреве, но не смогла и
родила дочь с кривой ногой и горбом на спине. И все же выросла девица-краса,
глаз не отвести. Вот только тот, кого на свою беду полюбила, не глядел на нее.
-
Тогда подпалим ее, - Княжич сорвал со стены факел и снова подошел к Марье. – Не
скажет – будет жить безобразной вечно.
Пламя
лизнуло волосы. Почувствовав жар и вдохнув запах паленого, она вжалась в стену.
-
Мара-Марена, дай мне силы! – зашептала, сложив пальцы тайным знаком.
Словно
холодным ветром повеяло. Зашипев, факел погас. Ягна сняла со стены другой, но
задуло и этот. Остался последний, едва превозмогающий тьму. Со свирепой бранью
Княжич вытащил нож. Лезвие скользнуло по щеке Марьи, не причинив ей вреда, а
кулак, нацеленный в живот, словно наткнулся на невидимую преграду.