-
Сделай что-нибудь, Яга! – крикнул он.
- Ее
хранит Марена, - вздохнула Ягна. – Не мне с ней тягаться. Я говорила, но ты не
слушал.
С
силой дернув Марью за волосы, так, что брызнули слезы, Княжич отошел и
повернулся к Ягне.
- Что
будем делать? Я думал, сможем заставить. Убить не выйдет. Бросить здесь –
кто-нибудь забредет и найдет. А если вернется Кощей…
- Я
завалю вход. А чтобы не кричала…
Ягна
сняла что-то со стены, накрыла ладонью и зашептала над ней, поднеся руку к
губам. А потом бросила на плечо Марье - живое, мохнатое. Скосив глаза, она
увидела черного паука, взвизгнула и тут же почувствовала укол – как ледяной
иглой, от которой по всему телу побежали такие же ледяные нити, свивая
сверкающий кокон, превращая ее в неподвижного истукана.
Вот
они - навьи чары!
Забрав
последний факел, Княжич и Ягна ушли. Где-то совсем рядом раздался шум обвала.
Марья осталась одна в полной темноте – прикованная к стене, неподвижная,
оцепеневшая…
Двадцатью летами раньше
- Уйди,
Морей, не место тебе, где баба рожает! – повитуха силой вытолкнула его из бани,
откуда неслись пронзительные крики Добронеги. – Ты свое дело сделал, дай и нам
сделать наше. Проверь, может, где остались замки не разомкнуты, лари и короба
не открыты. А то на двор выйди и покричи, постони. Помоли Макошь и сужениц.
Жена
не могла разрешиться от бремени уже сутки – день и ночь. Вчера утром, едва
схватило, Морей отвел Добронегу в натопленную баню. Там снял с ее ноги сапог,
дал напиться ключевой воды, развязал пояс и попрощался, как полагалось по
обычаю, хотя сердце сжимало – словно и правда прощался навеки. Теперь
оставалось только ждать.
Они
прожили в супружестве пять лет, в любви и согласии, но бездетно. Тщетно Морей,
знахарь, ведун-зелейник, чьи предки занимались этим с незапамятных времен, поил
жену отварами целебных трав, окуривал чародейским дымом и читал наговоры.
Вдвоем они молились женским богиням Макоши и Марене, делали им щедрые
приношения, но месяц за месяцем исправно приходило рубашечное, и Добронега
прятала заплаканные глаза.
И
вдруг, когда уже совсем потеряли надежду, это случилось. Хоть и не принято было
объявлять чужим о непраздности раньше, чем ребенок зашевелится под сердцем, они
не смогли удержаться, похвалились своим счастьем. Может, за это и расплачивалась
сейчас Добронега лютыми муками?