Максим
отпрянул назад, сжав рукоять топора. Ему было противно от одной
мысли, чтоб бить топором добродушного Никишку, даже несмотря на то,
во что тот превратился. Но Фрязину было проще: размахнувшись
бердышом, он ударил Никишку под ребра, глубоко вонзив оружие в
плоть. Тот взвыл. Загребая руками, словно насаженный на рогатину
медведь, покачнулся, но на землю не рухнул. Фрязин рванул бердыш,
но тот, похоже, глубоко увяз в тучном теле Никишки. Монах схватился
мощными руками за древко бердыша, стал рвать на себя, отчаянно
взревел.
Тут за
спиной у Максима что-то оглушительно грохнуло, и все вокруг
наполнилось кислым пороховым дымом. Никишка дернулся, покосился
набок, в груди зазияла дыра. Максим на секунду оглянулся и увидел в
дыму фигуру отца Варлаама в рясе, что, кряхтя, снимал с сошки
дымящую пищаль, снимая с пояса пороховницу. Фрязин тем временем
упер Никишке в грудь сапог и, ухнув, вырвал из его груди лезвие
бердыша.
И вовремя.
Со всех сторон уже раздавался топот ног и приглушенное хриплое
рычание.
– Делай
ноги, кутья! – рявкнул Фрязин и рванул в сторону ворот, Максим со
всех ног бросился за ним.
– Э-эх,
Господа Бога в душу мать! – раздался задорный крик стоявшего в
воротах отца Варлаама, и над головой Максима пролетело что-то
круглое, что он сперва принял за засвеченную лампаду. Затем за
спиной громыхнуло, куда сильнее, чем от выстрела, так что он едва
не споткнулся, сделал несколько шагов, прогнувшись вперед. В ушах
стоял комариный писк, все прочие звуки исчезли, земля перед глазами
заколыхалась, но на ногах Максим устоял, выбежал в ворота, и только
за ними оглянулся.
На
затянутом дымом пятачке перед церковными дверями лежали,
разметанные в разные стороны, тела монахов в свитках. В одном месте
валялась оторванная нога. Однако две темные фигуры все еще стояли
на ногах. В одной из них Максим с ужасом узнал отца-игумена, другой
же был Мелентий – долговязый шепелявый пономарь монастырский, что
при жизни все ходил и бормотал что-то себе под нос.
Лицо
почтенного старца, измазанное пороховой копотью, перекосила
кошмарная гримаса, зубы были ощерены, борода вся багровая он
засохшей на ней крови. Он бросился на Максима с такой прытью, с
какой и при жизни никогда не хаживал, вытянув вперед скрюченные
пальцы.
Максим на
секунду растерялся. Ну, как бить почтенного старца топором? Рука же
не поднимается. Но игумен бежал со всех ног, хрипя и яростно тараща
на Максима безжизненные белые глаза, а за его спиной видно было,
что еще кто-то выбежал из-за угла, вытянув вперед длинные худые
руки.