Он на миг
задумался, глядя куда-то в небо.
– Как же
ты-то уцелел? – спросил Максим.
– А вот в
том-то и штука. Мне тогда чудом удалось из города выбраться, да
схоронился я с Домной у одного крестьянина в сарае. Пять собольих
шкурок дал ему за то, чтоб не выдавал. Там же она и родила
Кузьку-то. Сам я и роды принимал.
А
крестьянин, едва показался разъезд опричный, сразу их во двор
зазвал и на сарай указал, где мы прятались. И вот заходит, значит,
в сарай опричник – а это Фрязин был. Только Фрязиным его еще тогда
никто не звал, а звался он тогда Федором Озерцевым. И говорит
он:
– Кто здесь
есть, выходи добром.
Вышел я
тогда и говорю:
– Бери
меня, руби мне голову, только пожалей жену и ребенка
малого.
А он,
Федор-то, сперва что-то подумал про себя, а потом велел мне и жене
показать руки и ноги, что на них укусов мертвецких нет. А как
увидел, что взаправду нет, то велел отсюда уходить по добру, по
здорову, и на глаза ему более не попадаться.
Очень он
тогда рисковал: его ведь товарищи могли на него же донести, что он
беглого отпустил. А все-таки, вот, отпустил же. Не захотел ребенка
без отца оставить. Так-то.
Мина
помолчал немного, а потом прибавил:
– А
крестьянина я того потом топором зарубил. Потому что ничего нет
поганей того, что он сделал.
По средам
Мина Максима после обеда не трогал, а вместо этого отправлялся
Максим с отцом Варлаамом либо на охоту, либо просто пострелять из
пищали по дощатым целям, которые тот выстроил в ряд на окраине
села.
Тот был
учителем куда как более милосердным, большею частью рассказывавшим
разные истории и прибаутки, и любившим, в то же время, послушать,
когда Максим пересказывал ему «Смерть Артурову». Но и про ученье
тоже не забывал: выдавал Максиму пороха, которого в селе хранился
огромный запас, наставлял, как стрелять следует.
– Ты не
ерепенься! – говорил он Максиму после очередного промаха. – Не
тараканься! Успокойся сперва, а потом стреляй. Тогда и руки дрожать
не будут, и завсегда во всякую цель попадешь. Пищаль-то пристреляна
– на загляденье просто!
Как бы
желая показать, что пищаль и впрямь пристреляна, отец Варлаам брал
ее, ставил на сошки, тщательно наводил, прикладывал фитиль, пищаль
оглушительно рявкала, наполняя поляну горьким дымом, и через пару
мгновений можно было уже различить, что он уложил пулю почти в
самый центр мишени.