– Что ж он
такого орал? – спросил Максим.
– Ой, страх
и сказать! – зашептал Сорока. – Он там царя последними словами
ругает, и отца-игумена! Говорит, царь их край разорил, жену
Серафимову страшной смертью убил, и теперь за то, будто бы, Бог
царю несчастья посылает.
Сорока
заозирался по сторонам и сам себе рот рукой прикрыл: сообразил, что
сморозил лишнее. За такие речи людям на площади руки и ноги рубят.
Здесь, правда, донести некому, а все же, жуть берет, и Максима тоже
немного взяла. Что это вдруг Серафим такое говорить начал? На него
совсем непохоже.
– А еще он
кричал, – продолжил шептать Сорока. – Что отец-игумен, и мы здесь
все – кислые постники и ханжи, сидим взаперти, и до горя людского
нам дела нет, ну и много еще такого. Чего это он, а?
– Мало ли,
чего люди в болезни говорят, – пожал Максим плечами.
Болезнь у
Серафима была какая-то мудреная. Третьего дня ездил он дрова
рубить, да вернулся без дров и без топора, говорил невнятицу
какую-то: вроде как, напал на него в лесу кто-то, а кто – так
объяснить и не смог. Не то разбойники, не то что – еле ворочал
языком, не разберешь. А на руке и на боку при этом – следы от
зубов.
Не успел
прийти, как охватил его жар страшный и бред, так что свели его в
келью, а потом уж он метаться начал, да в бреду ругать всех, на чем
свет стоит.
Должно,
бешеный зверь укусил Серафима. Коли так, то помрет он: от бешенства
не излечиваются, это Максиму дядя рассказывал, тот во всяких
болезнях был знаток, точно заправский знахарь. Об этом Максим и
сказал Сороке.
– А
по-моему, вовсе это и не бешенство, – ответил на это Сорока – у
него на все было свое мнение. – А просто-напросто напал на Серафима
в лесу оборотень, что лик свой человеческий на звериный меняет. И
теперь, стало быть, и Серафим таким же станет, будет волком
оборачиваться и людей жрать.
– Оборотней
не бывает, – заявил на это Максим, но без всякой
уверенности.
– Почем ты
знаешь! – взвился Сорока. Он терпеть не мог, когда ему не верят,
хоть и болтал чепуху с утра до ночи. – У нас в деревне лесорубы
сколько раз оборотней видели. Один раз словили даже, да он веревку
перегрыз и утек. А то еще один раз поймали лешего!
– Тьфу, что
ты про такое к ночи! – буркнул Максим, толкнув слегка Сороку в
плечо. Болтовня эта ему надоела – и так за Серафима переживал. Да к
тому же, дошли они уже до дверей его кельи, и Максиму не терпелось
приняться за чтение сызнова.