Впрочем, он
не скрыл, что Максима пока хочет научить быть приманщиком – очень
уж для этого подходила Максимова быстроногость. Бегать то туда, то
сюда, кричать зайцем и водить за собой упырей, как козлов на
веревочке – вот что он Максиму предлагал. А другие чтобы, тем
временем, из засады их подстерегали и рубили одного за другим, пока
не кончатся.
Тому сперва
стало обидно, что из него хотят сделать не воина, а какого-то живца
на уде. Очень уж ему тяжело было представить себе, скажем Ланцелота
Озерного, бегающим с заячим писком по лесам от чудовищ вместо того,
чтобы, воссев на коня, поражать их копьем.
Все это он
высказал Фрязину, за что тот обозвал Максима прокислой кутьей,
дурьей бабой и множеством других прозвищ, которые в книге и
поминать неподобно. Несколько дней после этого они, почитай, не
разговаривали, раз только Фрязин пришел посмотреть на их с Миной
поединок, но не сказал ни слова.
После уж
Максим не выдержал и пошел к нему мириться, сказав, что тот,
наверное, лучше знает, как лучше бить упырей. Мысль эта пришла к
нему при чтении «Смерти Артуровой», когда он подумал о том, что
Фрязин, выходит, что-то вроде Мерлина, которые многие вещи
благодаря своему искусству, знает наперед, а если его не слушают,
то иной раз выходит беда.
Фрязину он,
конечно, про Мерлина рассказывать не стал – не ровен час, опять
разорется. Сказал лишь, что был неправ и готов выполнять в отряде
ту роль, которую Фрязин укажет. Тот в ответ смягчился и сказал, что
Максиму не век бегать зайцем – потом станет тоже рубакой, а
когда-нибудь и вовсе он, Фрязин, либо голову сложит, либо станет
немощен и уйдет на покой, а к Максиму перейдет все дело, и он сам
сможет брать в него кого хочет и какие хочет назначать им роли. На
том и помирились.
Время от
времени в Воскресенское наезжала Василиса, иногда со Стешей. Всякий
раз привозила она с собой крынку-другую брусничной настойки, до
которой большим охотником был отец Варлаам, да и Фрязин ее тоже
жаловал. В такие вечера застолье в избе Фрязина бывало шумным: с
песнями, прибаутками и скабрезными сказками, которых отец Варлаам
знал превеликое множество. Даром что сказки эти были все больше про
жадных и похотливых попов: Варлаам до того уморительно изображал в
лицах поповское ханжество, что все только со смеху
покатывались.