И тут меня вдруг как кирпичом по башке шарахнуло! А что, если она и правда
вся из себя влюбленная в какого-то ниочемыша, который ни за нее, ни за себя
постоять не сможет, вот она и решила взять на себя роль защитницы, боясь, что
бывший садист скоро выйдет и настанет ее новым отношениям трындец? Любовь, она
к бабам очень зла, полюбить им случается и всяких глистов немощных в костюме.
За душу красивую, чуткость и понимание. А потом случись что – и этот чуткий и
душевный со своим пониманием запросто за ее спину спрячется.
– Лекс, ты чего? – зыркнул на меня через плечо брат. – Засопел как паровоз,
ей-богу!
Мне пришлось откинуться и башкой мотнуть, прогоняя дико взбесившую с ходу
мысль. Нет, слишком уж это маловероятно. Придумалось же, сука! Да и не по хер
ли?
– А вот наличие этих твоих намерений и возвращает нас к тому, что тебе
стоит быть с нами чуток пооткровеннее. – справившись с приливом жгучей злости,
пробурчал я.
Знала бы ты, синеглазка, что все-то мы про тебя уже разнюхали. Но очень уж
хочется и от тебя все услышать, ведь это означало бы появление намека на
доверие.
– Я… – наш объект резко вдохнула, закусила губу, посмотрела рассеяно в
окно, потом как-то уж очень пристально на собственные стиснутые на коленях
руки. – Я просто не могу смириться, что на белом свете живут припеваючи всякие
монстры, вроде твоей матери, – она посмотрела на Лёху виновато и потянулась
коснуться его руки, лежащей на рычаге передач. А ну не сметь, синеглазка! – И
вроде… моего бывшего мужа. Я считаю, что имею право не только защищаться, но и
по мере сил очищать мир от подобных мразей, раз уж законной управы на них нет.
И можете смело говорить мне, что я чокнутая на всю голову стерва.
– С хера ли Кремль красный? – фыркнул я, расплываясь снова в дурацкой
улыбке.
Е-е-ес! Лед тронулся, господа и дамы!
– Гондонов и тварей давить можно и нужно, – поддакнул Лёха, сворачивая с
трассы на гравийку. – Но с умом и обеспечением полной безопасности для себя.
Так что давай о бывшем поподробнее.
Оксана
Меня как будто оглушило историей парней. И перевернуло во мне что-то.
Почему, почему такое случалось, случается и будет случаться? Что с нами, с
людьми, не так, если маленькие дети, младенцы раз за разом становятся жертвами
жестокости или наплевательства и потакания своим порокам взрослых? Это же существа,
которых нам самой природой, всеми нашими инстинктами положено беречь как зеницу
ока, ведь в детях наше продолжение, в них наше бессмертие и смысл
существования. Мое даже малейшее осуждение жизненного криминального пути,
выбранного Лексом и Алексеем развеялось как дым. Как можно осудить за желание
добрать от жизни все возможное тех, кого она обидела столь жестоко изначально.
Какое право у меня вообще судить, если сама я решила для себя, что лишение
жизни других людей, да плохих, но людей, – единственно возможный и правильный
выход. Вот только…